Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем

2005

Движение «Паши» вывело в мае на улицу шестьдесят тысяч молодых людей в одинаковых майках. Демократическая общественность, как ей и положено, в шоке: ах, за деньга, ах, новый комсомол.

Барышню нежного возраста взяли на фильм ужасов – Фредди Крюгер барышню ужаснул.

Меня, признаться, тоже: после развала комсомола, еще никому – даже Никите Михалкову – не удавалось собрать такую прекрасную большую толпу. Потому что собрать прекрасную большую толпу лишь обещанием мелкой денежки, поездки в Москву или халявной маечки – невозможно. Там нужна идея: и организационная (говорят, лидер «Наших» Якеменко использовал структуру украинской «Поры»), и глобальная («нет – олигархам и западным колонизаторам России!»).

Обе идеи замечательно прокатили. Это не мелкой группкой книги Сорокина в сортир бросать.

То есть в России если не появился новый комсомол, то показано, что может появиться. Тут и спонсоры найдутся, и денег особых не надо. Я как-то ехал в Питер с активистами «Наших», слышал разговоры в тамбуре. Плохо одетые, прыщавые, выкормыши какого-нибудь панельного Купчино, – такие будут чужими и бизнесменам, и тусовщикам, и браткам (но среди провинциальных ментов много таких кривозубых мальчишек). Они говорили о принципах партийного устройства, об уставах, о старших товарищах, об обязанностях по привлечению новичков, о том, как на средства США в других странах делаются революции.

Я давно не слышал таких тихих, упорных, пробивающихся бледным подвальным ростком карьерных разговоров.

То есть да – комсомол. Резерв партии. Штурмовой отряд. Путинюгенд. И нас, демократов, теперь точно раздавяяяяяяя…

Не знаю, очевидно ли из вышеизложенного, но я очень не люблю демократическую общественность. Я глупости вообще не люблю.

Комсомол, вопреки ходульному мнению, никогда не был резервом власти. Во власть в СССР у резервиста путь был один: армия, производство, партком, райком, горком, обком, ЦК. По мере пути у человека появлялись зачес назад, предпенсионный возраст и фрикативное «г»: так они друг друга узнавали. А комсомол был презервативом, отстойником, ловушкой для тех молодых людей, которые пытались сделать карьеру ловким прыжком, минуя военкомат и мартеновский цех. Вы хоть кого-нибудь из комсомольских активистов, выбившихся в вожди, знаете? Комсомол – это реакция номенклатуры на внутреннюю угрозу от молодых да ранних, заслон внутренней конкуренции.

То же и теперь. Нынешняя власть прошла общий путь: приватизация, администрация, силовики, углеводороды, выборы. Они тоже друг друга определяют по взгляду. И если посадка Ходорковского – внутренний передел, то потребность в «Наших» – реакция на поколение, которое старый путь пройти не может (все приватизировано), но власть получить хочет. «Наши» – презик, каплеуловитель, капкан для ретивых. Василий Якеменко, в общем, тоже ведь для системы чужой – что для питерских юристов-чекистов, что для чубайсовских экономистов.

Если чиновный класс стал реагировать не только на внешние (от нацболов, от коммунистов, от демократов), но и внутренние (от молодых карьеристов) угрозы – значит, строительство нового СССР завершено. Это чиновничья система, где правит клан, вход в который жестко фильтруется, где умирают, но власть не отдают и где все направлено на поддержание стабильности, то есть застоя. Вы ведь хотели, чтобы в стране был «порядок»?

Очень клево будет посмотреть на распад и этого СССР.

Poor Путин.

2005

В разгар белых ночей нелегкая журналистская судьба занесла меня на концерт Бориса Моисеева – хэдлайнера питерского мероприятия «Ночь музыки», когда народ, по замыслу организаторов, до зари подпевает-подплясывает на дюжине музыкальных площадок.

Со времени «Я уехал, я уехал в Петербург – а приехал, а приехал в Ленинград» Моисеев, намой вкус, является эталоном представления о российском духовном вообще и о питерском культурном в частности. Российский середняк любит ведь лишь прошлое, для него Петр и СССР едины, и если добавить про любовь, то получится мило, а если про связь поколений – то умно и правильно.

В общем, на концерт Белого Кролика (с лицом откормленного Энтони Хопкинса) я, правда, хотел взглянуть. Действительность же превзошла ожидания. Гигантское поле возле яхт-клуба было забито раскачивающейся толпой. Передо мной рыдала, переживая катарсис, дама в возрасте. Мужичонка из тех, что украдкой подбирают бутылки, орал: «Боря, ты гений!» Трио обнявшихся окраинных мальчуганов в бусиках тянулось на цыпочках: «Боря, мы тебя любим!» Несколько разнополых пар жестоко вальсировало. Моисеев, перекрикивая «плюсовую» фонограмму, проникновенным речитативом повторял: «Питер!», «Любовь!», «Девочки!», «Мальчики!», «Боря!», «Ручки!».

При слове «ручки!» поле отвечало воплем и лесом рук с зажигалками. Я видел подобное семь лет назад на концерте ДДТ под Выборгом и год назад на концерте Red Hot Chilly Peppers в Гайд-парке.

Я заболевал. Со мной такое было однажды после пазолиниевских «120 дней Содома» – там тоже происходило то, что не должно, не могло происходить.

– Почему его так любят? У него нет голоса. Он не умеет петь. Он пошляк, ведь пошлость – это вторичность, повтор, – сказал я жене (Моисеев причитал: «Расссия!.. Люблю вас!.. Пииитер!»).

– Ты не понимаешь. Он добрый. Он добрый и ласковый. Он глупый, но как ребенок.

– Не понимаю. Его обожают даже мужики. Даже те, которые орут, что пидоров надо мочить. Которые жрут пиво из горлышка. То есть те, из которых, к сожалению, на девяносто процентов состоит эта страна.

– Их привели сюда их женщины. А Боря несчастный. Несчастных прощают и любят. А тебе Боря разве не нравится? Я рада, что посмотрела.

И тут я понял, что мне Белый Кролик – нравится. Потому что он больше мужчина, чем девяносто процентов российских мужчин. Он, по крайней мере, делает на доброте и несчастности деньги. А другие просто мечтают отобрать деньги у тех, кто жесток и счастлив. Российский мужик – трус, за которого вкалывает баба. Он орет, что все продано, и тырит по мелочи, как только выпадает возможность. Тираж женских глянцевых журналов в России в десять раз больше тиража мужских: наш мужик удавится, но не потратит сотню, чтобы прочесть, что свитер в джинсы не заправляют и что барсетки носят лишь лохи. Самая распространенная в России профессия – охранник. В здании, где мы арендуем помещение, при входе смотрит телик дюжина мордоворотов в форме. Это у них такая работа. Вдоль дорог, по которым я езжу, сидят в кустах жирнозадые прапора, которые предлагают за деньги услуги, монопольно закрепленные за ГИБДД. В Думе и Совфеде сидят дяди, которые принагнутся ровно настолько, насколько этого потребует текущий момент, и осознают текущий момент ровно на требуемую глубину. Все перечисленное считается настоящим мужским делом – как и отращивание живота и зада, потребление пива из горла и мечтание о дне, когда Россия поднимется с колен. Не считать же мужским делом размышления о том, а какого хрена она на них встала.