Александр Сидоров - Стихи

Я нахожу стихи невдалеке:

За пазухой, в кармане, в кошельке,

В носке, в стакане, в стеллаже меж книг;

Куда ни плюнь - то таракан, то стих.

Квартира, как психушка, как бедлам:

Лопочут и топочут по столам,

Дерутся и грызут карандаши,

В тетрадях чертят рожи и шиши,

Визжат и стонут, плачут и звенят

А я гоняю этих бесенят!

Я с ними бился в шутку и всерьез,

Я пробовал однажды дихлофос,

Я их ловил и в баночку сажал,

И даже мухобойкой угрожал.

А все-таки я не могу без них;

Мне кажется, я сам - всего лишь стих,

Я сам упал с небес и вполз, как тать

Стонать и плакать, петь и хохотать.

Давите кулаком и каблуком,

Травите мышьяком и коньяком,

И окунайте мордою в салат,

И распинайте, как Христа Пилат

Я рифмою своей кровоточу

И ничего другого не хочу...

....................................

СОНЕТ

Нет, я умру не на больничной койке:

Беспутный гражданин босяцкого района,

Я повторю судьбу веселого Вийона

Меня уроют где-то на помойке.

Я душу рвал, рыдал, в красивой стойке

Рычал стихи со взором воспаленным

Чтоб в морге дуборезы утомленно

Оттачивали курс шитья и кройки.

Мой добрый друг, патологоанатом,

Мы связаны с тобой одним канатом:

Я сам любил возню в словесной требухе...

К поэзии я полз, как змий к Олегу

Так помяни усопшего коллегу,

Который помянул тебя в стихе.

.......................

ОХОТА

Утро рдеет ли в высях, небесная кровь ли

истекает по куполу, звезды смывая...

Восприяли начало звериные ловли,

рвутся своры борзых, как орда кочевая.

В захоронках кричальщики чутко застыли,

гулко бьются сердца о кресты на гайтанах;

забран лес отдаленный в тенета густые,

и лихие охотники в красных кафтанах

погоняют коней своих скорым побегом

в направленье сетей, что искусно сокрыты;

в топком поле осеннем, серебряным снегом

поутру припорошенном, вязнут копыта.

От веселой гоньбы хорониться напрасно

в заповедном лесу легкоступным еленям:

мечут стрелы наездники в дальность прекрасно,

и, наждавши в размер, подсекают колени

убегающим жертвам арканом змеистым;

режет глотку секач, и на лезвии плоском

луч багряный играет, и свита со свистом

мчит к добыче, коней ожигая внахлестку.

Пересвист удалой над полями несется,

разлетается вширь над округою всею

за окраины леса, где раннее солнце

золотит чешуи превеликого змея.

Дремлет змей, и тяжелые веки прикрыты,

словно раковин створы; и в панцирь одеты,

два змеиные зрака, как две маргариты,

полыхают во тьме чрезъестественным светом.

Звонкий посвист и лай, громкий хохот и кличи

растревожили змея; навстречу восходу

вскрылись веки, и ноздри, учуяв добычу,

раздуваются... Змей начинает охоту.

............................

Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?

Николас Ленау

Чего ты ищешь, Фауст, на вершинах?

Ведь все на месте: в море острова,

в мозгу туман, солдаты - при старшинах,

кинжал - в спине... И в целом жизнь - права.

Все козыря - при ней, а мелочь - в сносе,

и ты опять остался в дураках.

Нет в жизни счастья, Фауст, майн геноссе

но есть порядок в танковых войсках.

Все как всегда: очередной Гертруде

придется выпить свой стакан с вином;

рождаются стихи, и умирают люди...

В Багдаде все спокойно. В основном.

..........................

Мир замер. Время кончилось. Пока

секунд в резервуар не закачали

остановилась пуля у виска,

застыли клочья пены на причале;

недвижно в подворотне босячье

команда алкашей из высшей лиги;

недвижим звук - свисает только "е"

через губу у пьяного ханыги;

окаменели юные тела

в своем самозабвенье воспаленном:

Она и Он, в чем мама родила,

переплелись, как змей с Лаокооном.

А жизнь - течет. Резервуар всосет

горючее по самую макушку

и пуля хрупкий череп разнесет,

и алкаши допьют свою чекушку,

и, задрожав, любовники в огне

насытят ненасытное желанье,

и даже самодержец на коне

пошевелит своею медной дланью,

дождем обрушат птицы свой помет

на шляпы граждан в Курске и Париже!..

Никто и не заметит, не поймет,

что время стало несколько пожиже.

.....................................

РОСТОВ ДРЕМЛЕТ

Как прибалдевшие буддисты

в глубоком трансе

Ростов еще не пробудился,

и не старайся

в его шафрановые глюки

с утра воткнуться;

так в шапито - мелькают руки,

мелькают блюдца,

циркач жонглирует, колдует

уже за гранью,

и ничего не существует

в его сознанье

ни мам, ни бабушек, ни внуков,

ни дамы в ложе,

ни слов, ни запахов, ни звуков

он приморожен,

он как сомнамбула, как зомби,

но вы не верьте:

в нем скрыта жизнь - как скрыто в бомбе

дыханье смерти,

всего лишь пять минут в программе,

за ним - коверный...

Вот так и город мой утрами

в себя повернут.

Его безлюдные бульвары

почти что мертвы;

"шорк-шорк" - скребут о тротуары

усердно метлы,

чтоб избежать лихих наездов

жильцов свирепых,

бомж выползает из подъезда

и чешет репу,

"буль-буль" - раздавит свой фунфырик

смурной бичара;

и где-то вспыхнет свет в квартире,

и дню начало...

Раз ты по жизни ростовчанин,

вставай с утра ты,

и ты забудешь про печали

и про утраты,

и тишиною непривычной

слегка прибитый,

ты сам поймешь, как неприличны

твои обиды,

как много мелкого, пустого

в душе лежало,

как ты ничтожен без Ростова,

смешон и жалок.

Ну что ты, славный мой, за птица?

Одно засранство.

А город - все-таки частица

нет, часть! - пространства,

а отрешенность - состоянье

общенья с бездной;

Ростов купается в сиянье

любви небесной,

как губка, впитывает ноты

музы/ки райской...

Не нарушай его дремоты.

И не старайся.

.............................

ГЕННАДИЮ ТЕРЕЩЕНКО

Художник, нарисуй мою судьбу...

Начни с того, что я лежу в гробу.

Здесь реалистом прояви себя ты:

пусть гроб несут суровые ребята

и пусть один (но только не чрезмерно)

чуть сморщится - должно быть, пахнет скверно.

А дальше ты даешь уже наплывом:

художник нарисуй меня счастливым.

И рядом девушку красивую со мной

она потом была моей женой -,

всю в белом и со свадебным кольцом,

с открытым и приветливым лицом.

Здесь будет нежный контур, легкий штрих:

мне, мертвецу, приснился сон о них.

Художник, мне ведь хочется немного;

ты помнишь "Виноградники" Ван Гога?

Я так же ярко в детстве видел мир...

Изобрази мне детство, мон ами.

Широкими, кричащими мазками

дай руки, что тогда меня ласкали;

с них благодать сходила, как в раю,

на стриженую голову мою,

и жизнь мне не казалась тяжела

я мало знал и малого желал.

Блаженны те, кто жаждой не томим...