Ларри Коллинз - Горит ли Париж?

Из заложенного мешками окна отеля «Крийон» сержант Эрих Вандамм наблюдал, как поднимается дым из того места, где снаряд Мади разорвал одну из гусениц «пантеры». В этот момент по улице Риволи подкатила колонна «шерманов» и развернулась к подбитому танку.

В «Дуомоне», возглавлявшем процессию, за которой наблюдал Вандамм, сержант Марсель Бизьян тоже увидел «пантеру». «Танк бошей слева! — завопил он наводчику. — Огонь!» Кумулятивный снаряд врезался в броню «пантеры», не повредив ее. Теперь уже Бизьян мог наблюдать, как башня немецкого танка с его смертоносной 88-миллимет-ровой пушкой медленно разворачивается в их сторону. Внутри немецкого танка его экипаж поворачивал башню вручную, поскольку снаряд Мади повредил систему электропитания. «Бронебойный, Христа ради!» — заорал Бизьян. Внизу наводчик шарил в дыму, заполнявшим башню «Дуомона», в поисках снаряда. «Огонь!» — скомандовал Бизьян.

Снаряд поразил «пантеру». От нее начали подниматься клубы дыма: в темноте башни наводчик Бизьяна зарядил дымовой снаряд вместо бронебойного. Теперь «пантера» была уже в каких-нибудь 30 ярдах от танка Бизьяна. В считанные секунды, прежде чем «Дуомон» сможет выстрелить опять, немецкая 88-миллиметровка разнесет «Дуомон» в клочья. В одно мгновение потомок бретонских рейдеров сообразил, что его единственная надежда — это врезаться в немецкий танк раньше, чем он выстрелит. «Тарань его!» — приказал Бизьян. Водитель Жорж Канпийо надавил на педаль газа, резко бросив машину вперед. Со своего наблюдательного пункта на крыше штаба ВМФ капитан-лейтенант Лейтхольд видел, как «шерман», словно локомотив, ринулся сквозь окутывавший «пантеру» дым. Ему подумалось, что это зрелище выглядело, как «средневековый турнир».

В башне своего танка Бизьян приготовился к столкновению. Канпийо прижался к металлической спинке сиденья, чтобы погасить удар. Пушки двух танков скрестились, как шпаги. В фонтане искр и громовом грохоте семьдесят тонн металла сшиблись в центре прекраснейшей площади в мире. Вскоре эхо удара замерло, и на площади воцарилась гнетущая тишина.

Оглушенные, задыхающиеся от дыма экипажи обоих танков в полусознательном состоянии лежали в своих машинах. Медленно приходя в себя, первым пошевелился Бизьян. Водителю Канпийо он указал на стройные очертания Обелиска, проступавшие сквозь дым над ними, «как мачта корабля в тумане». Бретонец отстегнул свой кольт и выпрыгнул из танка, направляясь к стоявшей рядом «пантере». Оставшийся в «Дуомоне» Канпийо услышал глухой взрыв гранаты. Затем из дыма появился чертыхающийся Бизьян. «Смылись все, сукины дети», — сказал он.

Все еще зачарованно наблюдая в свой полевой бинокль, Лейтхольд увидел, как «шерман» собственным ходом начал сдавать назад. В этот момент раздалось несколько выстрелов, и высовывавшийся из башни человек упал вперед. Это был сержант Бизьян; пуля попала ему в шею. Триумф бретонца, хотевшего, чтобы предки гордились им, продолжался лишь несколько минут — ровно столько, чтобы вкусить прелесть выполненного обещания и умереть.

В «Мёрисе» мрачный, смирившийся со своей участью Хольтиц только что принял решение. Это было как раз то решение, на которое надеялся Бендер, когда по собственной инициативе заявил французам, что командующий округом Большого Парижа сдаст все опорные пункты, как только сам будет взят в плен. Несколько минут назад Яй сказал своему старому другу: «Теперь вам пора решиться. Либо вы сидите здесь и целый день играете с американцами в прятки, либо сдаетесь и кладете конец всей этой чертовщине».

Грустный и растерянный Хольтиц размышлял. Он понял, что не может обрекать своих людей на смерть в долгом и бесполезном сражении, которое не имеет никакого смысла. Он вызвал Унгера. Если отель попытаются взять бойцы ФФИ, приказал он, то бой следует продолжать. Если первыми подойдут регулярные части, то после нескольких выстрелов комендант здания должен будет сдаться. Он приказал Унгеру спустить флаг, когда в здание войдут союзники. Затем покинул свой кабинет, чтобы ждать их в небольшой комнате, выходящей в защищенный внутренний двор.

В спальне Хольтица капрал Майер аккуратно и тщательно — чувствовалась семилетняя выучка — в последний раз укладывал чемодан для коменданта Большого Парижа. Туда он положил три рубашки, китель, носки, белье и пару генеральских брюк с темно-красными лампасами. В другой комнате граф фон Арним засовывал в сумку несколько плиток шоколада, толстый свитер, связанный его матерью в прошлую зиму, и две книги. Одна из них была «История Франции» Жака Бенвиля, другая — «Война и мир».

На улице французы подтягивались к отелю. Рванувшись через улицу Риволи за клубами дыма, три бойца хлопнулись на землю у ворот Тюильри. Осматриваясь вокруг сквозь дым, один из них, лейтенант Анри Рикебюс, с ужасом увидел, что в качестве укрытия выбрал себе место прямо напротив щели немецкого дота. Шаря в дыму рукой, он почувствовал, как ладонь ему обжег раскаленный металл. Это был ствол торчащего из дота пулемета, брошенного оборонявшимися несколько секунд назад.

На другой стороне Тюильри капрал Жорж Тиолла из «шермана» «Франшвиль» увидел, что его бронебойный снаряд угодил в гусеницы «пантеры», притаившейся у Оранжереи и развернувшей свою пушку в сторону противоположного берега Сены. Получив такое предупреждение, «пантера» начала разворачивать свою башню в сторону танка Тиолла. Второй выстрел «Франшвиля» не достиг цели, и Тиолла ахнул от отчаяния. Следующий выстрел был за «пантерой». И тут он увидел, что пушка танка замерла: ее медленное движение в его сторону было остановлено стволом дерева, оказавшимся возле танка.

На другом конце сада смертоносным дождем ручных гранат и огнем базук из зданий по обе стороны улицы Риволи три из пяти танков, начавших атаку, были уже выведены из строя. Драматург Ирвин Шоу, в то время рядовой армейской фотослужбы, видел, как один из них покинул поле боя с развороченной задней стенкой. Разъяренный смертью товарищей экипаж «Лаффо», одного из двух уцелевших танков, открыл беспорядочную стрельбу, израсходовав почти весь боезапас в 90 снарядов, от которых осталось с десяток.

«„Лаффо“, — приказал разъяренный капитан Бране, — прекратите огонь! Вы расстреливаете красивейшую площадь в мире». Как только затихли его слова, другой голос объявил экипажу «Лаффо», что Пьер Лель в «Монфоконе» убит, а его танк выведен из строя.

— Дерьмово! — подумал наводчик «Лаффо» Жак д’Этьен. — Мы остались последними.

Позади отеля «Мёрис» лейтенант Марсель Кристан разглядывал цепочку машин, горевших, как факелы, на всем протяжении улиц Кастильон и Сент-Оноре. «Бог мой, — подумал он, — должно быть, точно так же начинался Сталинград!» Прямо напротив стоял в руинах отель «Континенталь» — с выбитыми окнами, изрешеченным и проломленным фасадом; на улице валялись тела убитых немцев. Выхватив свой кольт, молодой лейтенант, накануне в числе первых участвовавший в штурме тюрьмы «Френе», выпрыгнул из танка. Вдвоем с водителем Анри Вийеттом они короткими перебежками добрались до входа в отель. Оттуда вдруг вывалился, спотыкаясь, маленький немецкий капитан с каской в руке. «Сдавайся!» — крикнул эльзасец Кристан по-немецки. Расстроенный капитан промямлил «йа» и поднял руки. Толкая его перед собой, оба француза вошли в отель. Навстречу им друг за другом сплошным потоком устремились немцы с поднятыми над головой руками. Каждый раз, замечая немца с «железным крестом», Вийетт срывал его. Он собирал их еще с Ливии. В его танкистском поясе уже было семнадцать, но никогда еще Вийетт не набредал на такие залежи, как в отеле «Континенталь».