Газета Завтра Газета - Газета Завтра 521 (46 2003)

где меня никто не ждёт?

Ничего, да и за время,

что несусь я через мрак,

что могло случиться с теми,

кто по жизни мне не враг.

Успокоюсь полной мерой,

выпью водки иль вина,

и, в грядущий день поверив,

погружусь в глубины сна.

На краю посадки мягкой

с удовольствием — проснусь,

но за тыщи вёрст, однако,

от земли, чьё имя Русь.

ГРЕЦИЯ

Как будто я приехал на свиданье

к той женщине, которая давно

другому предназначена заране,

но и тебя приветит все равно.

И я люблю печально, безответно

и синь волны, и неба бирюзу,

и долгие закаты и рассветы,

и невзначай пришедшую грозу.

Мне Одиссей поведает о Трое —

о бесконечных странствиях своих,

но я взамен отрады и покоя

вдруг захочу отличий боевых.

Но, Господи, когда настанут сроки, —

мне возвратиться ниспошли домой

не через годы и не сквозь тревоги, —

чтоб я не проклял этот мир земной.

***

Море сегодня мирное,

но соленое-соленое настолько,

что вкус и летучий запах йода

с трудом ощущаю.

Во рту непривычно вязко,

муторно, остро и горько,

хочется пить,

но пресную воду взять забываю.

Волна, накатывая, меня облизывает

с головы и до ног,

облизывает вкусно,

будто котенок жирную миску...

Чайки — то усядутся

на влажный, зернистый песок,

то круто поднимутся в небо,

что синей василиска.

Впервые за долгую жизнь

могу лежать, ни о чем не думая,

и все-таки нет-нет да подумаю

снова хотя бы про то,

как много бывает от моря

тяжелого, долгого шума —

и он меня утомляет,

причем, как никто и ничто.

***

Рассердилось море не на шутку, —

для начала — раннюю побудку

мне сыграло ревом штормовым,

а потом — накрыло с головою

пятибалльной, черною волною, —

хоть взывай к спасателям родным.

Только море про меня не знает...

И животным ревом оглушает

и нещадно топит вновь и вновь —

но, не покоряясь круговерти,

принимаю вызов, как бессмертье,

принимаю вызов, как любовь.

***

Дрожало — полночное море,

лежало покорно — у ног.

И — не было слова для ссоры,

и — не было слез для тревог...

Звучали народные песни...

Растроган мелодией их,

подумал: а что будет, если

в ответ прочитаю я стих.

Сомненья развеялись тут же,

едва я закончил читать,

мне греки захлопали дружно

и стали в сердцах обнимать,

И небо над нами сияло

звездами, что дружно зажглись,

душа, как поденка, порхала

и верила — в лучшую жизнь.

***

Пойду ли к морю веселиться,

поеду ль в град Ираклион, —

повсюду радостные лица

встречаю на пути своем.

На сто вопросов — сто ответов,

и каждый — полный, с теплотой.

Как будто горести и беды

прошли далеко стороной...

Но я то знаю, что едва ли

отыщется другой народ,

который так бы мордовали

из века в век, из рода в род.

Но здесь под небом чужедальным,

хранимый светом русских звезд,

я за народ многострадальный

произнесу высокий тост.

Душа надеждою искрится,

что и когда домой вернусь,

я каждому, кто обратится,

и — помогу, и — улыбнусь.

18 ноября 2003 0

47(522)

Date: 18-11-2003

Author: Василий КАЗАНЦЕВ

РАССКАЗЫ О ТЮТЧЕВЕ

КАКОЙ ТЮТЧЕВ?

— Кто ваш любимый поэт?— спросил корреспондент газеты у Льва Толстого.

— Тютчев.

— Какой Тютчев?

— Вы не знаете Федора Тютчева?

— Слышал вообще-то. Но ведь все о нем давно забыли.

— Как это все? Я вот помню.

— Ну что значит в истории мнение одного Льва Толстого?

— Какого Льва Толстого?— с улыбкой спросил Лев Толстой.

САМАЯ МАЛАЯ ЖАЛОСТЬ

— Напишите, пожалуйста, статью в газету,— сказал князь Горчаков Тютчеву.

— К сожалению, не могу.

— Почему?

— Вам бы хотелось, чтобы я написал ее как дипломат. А мне бы хотелось, чтобы я написал ее как писатель.

— Напишите ее как писатель.

— Тогда вы пожалеете, что попросили меня ее написать.

— Но если вы ее не напишете, то я тоже пожалею.

— И в том, и в другом случае вы пожалеете. И чтобы этого не было, возьмите назад свою просьбу. Считайте, что вы меня не просили. И что я вам не отказывал.

— Но в этом случае я пожалею, что не попросил вас написать статью,— сказал, улыбнувшись, Горчаков.

— Уверяю вас, что это будет самая малая ваша жалость из всех ваших жалостей,— отвечал Тютчев.

РАЗВЕ ЭТОГО МАЛО?

Тютчев прожил за границей целых двадцать два года. Наконец, он вернулся в Россию.

— Как вы могли прожить за границей целых двадцать два года? — спросил у Тютчева князь Вяземский. — Вам не хотелось вернуться в Россию?

— Как же не хотелось? Мне очень хотелось вернуться в Россию.

— Почему же вы не стремились вернуться?

— Как же я не стремился вернуться? Я очень стремился вернуться.

— А почему же стремились так мало?

— Я стремился вернуться в Россию целых двадцать два года. Разве этого мало?— улыбнулся Тютчев.

ВОТ И ОШИБАЕТЕСЬ

— Есть поэты, которые после первой своей книги пишут всё лучше и лучше. А есть поэты, которые после первой своей книги пишут всё хуже и хуже,— сказал Горчаков Тютчеву.

— Вы меня к каким относите?

— К первым, разумеется.

— Вот и ошибаетесь.

— Почему?

— Потому что ни к первому, ни ко второму типу меня отнести нельзя.

— Почему же?

— Потому что никаких книг до сих пор, хотя мне пошел уже шестой десяток лет, я не издавал.

НЕГЛАВНАЯ ТРУДНОСТЬ

— Надо бы, наконец, издать первую книгу стихов Федора Тютчева, — сказал Некрасов Тургеневу.

— Давно пора, — сказал Тургенев. — Но как это сделать?

— А в чем трудность? Возьми на себя обязанности редактора.

— Я-то с удовольствием бы. Но где взять стихи?

— У Тютчева.

— Но он их не дает.

— Почему?

— Считает, что они недостойны отдельной книги.

— Убеди его в обратном.

Прошло какое-то время.

— Ну как? Убедил Тютчева?— спросил Некрасов у Тургенева.

— Убедил. Еле-еле выпросил у него стихи.

— Считай, что главное дело сделано.

— Боюсь, что это — не главное.

— Почему?

— Убедить Тютчева в том, что стихи его гениальны, было трудно. А вот убедить в этом читающую публику, думаю, будет намного труднее, — грустно сказал Тургенев.

ЕСЛИ Б НАЧАЛ

— Вы, Федор Иванович, можно сказать, царь остроумия,— сказал Тютчеву князь Мещерский.— В салонах и гостиных ваш успех необычаен. Вот если бы к тому же вы еще и читали в салонах свои стихи, успех ваш возрос бы стократно. Почему вы не читаете в салонах свои стихи?

— Боюсь, что если бы я начал это делать, меня перестали бы считать остроумным человеком, — ответил Тютчев.

Полностью публикуется в “Дне литературы”, 2003, №11