Альфонс Эскирос - Эмиль XIX века

Но я, въ тоже время, очень хорошо сознаю, что не все достойно удивленія въ тѣхъ примѣрахъ, которые они намъ завѣщали. Сципіонъ, подавляющій Аннибала и разрушающій Карѳагенъ, вовсе не такой герой, какого я желалъ бы выставить образцомъ для Эмиля. Всѣ мои усилія, напротивъ, клонились бы къ тому, чтобъ дать ему понять, что пораженіе понесенное изъ уваженія къ чувству справедливости стоитъ несравненно выше успѣховъ оружія и что истинная слава неразлучна съ величіемъ души. Знаешь ли, сказалъ бы я ему, когда Римъ дѣйствительно побѣдилъ Карѳагенъ? Онъ побѣдилъ его въ тотъ день, когда Регулъ вѣрный своей клятвѣ, не взирая на настоянія друзей своихъ, жены и дѣтей, одинъ снова отправился въ Африку. Онъ зналъ что идетъ на смерть, и между тѣмъ, все таки шелъ. Римская честность въ этотъ день показала себя выше честности пунической. Все остальное было лишь дѣломъ времени; Карѳагенъ долженъ былъ погибнуть.

Римская республика въ лучшія свои времена представляетъ намъ, безъ сомнѣнія, много возвышенныхъ и благородныхъ характеровъ. Но то ли мы видимъ въ эпоху ея упадка? Объясняя Эмилю причины успѣховъ диктатуры, я обращалъ бы вниманіе его именно на отсутствіе гражданскихъ доблестей. Я на опасаюсь внѣшнихъ опасностей, которымъ можетъ подвергаться свобода, мнѣ не страшны Тарквиніи, ни Порсены у воротъ Рима, пока существуютъ Муціи Сцеволы. Чего я всего болѣе опасаюсь въ судьбахъ народовъ — это приниженія общественной совѣсти.

Тираны — въ насъ какихъ и тутъ-то противъ нихъ и надо бороться. Къ чему послужило Бруту и его сообщникамъ убійства Цезаря? Язва цезаризма была въ самомъ сердцѣ Рима.

Ты, замышляющій вырвать власть изъ рукъ диктатора, вырви прежде изъ собственнаго сердца высокомѣріе патриція, вырви, если можешь, изъ души твоихъ согражданъ пороки и слабости, призывающіе диктатора. Безъ этого подвиги личной энергіи быть можетъ и составятъ блестящую страницу въ исторіи, быть можетъ. они и отсрочатъ на немногіе годы роковую развязку, но они безсильны поднять страну.

Сколько печальныхъ эпизодовъ мрачатъ послѣдніе дни римской республики — жестокость военнаго деспотизма, проскирпціи, казни, рабское честолюбіе, продажность совѣсти, стала малодушныхъ и подлецовъ, которые всегда идутъ за колесницей побѣдителя. И не смотря на все изъ среды задавленной, униженной массы, выдаются по временамъ великіе характеры — какъ скалы, выдающіяся надъ мелководьемъ. Пока еще существуютъ въ обществѣ эти люди сильные своимъ убѣжденіемъ, дѣло свободы Рима еще не проиграно. Еще идетъ борьба, еще нѣтъ пораженія, нѣтъ конечной гибели. Послѣдняя надежда угасаетъ только, когда изнемогшіе отъ борьбы римляне безмолвно подчиняются обѣщающей имъ желанное спокойствіе диктатурѣ, которая усиливается съ каждымъ днемъ сознаніемъ своей все болѣе и болѣе упрочивающейся безопасности. Правленіемъ наиболѣе опаснымъ для величія Рима — былъ смягченный деспотизмъ Августа.

Народное честолюбіе можетъ долго витать себя странными обольщеніями. Народъ считаетъ себя избранникомъ изъ народовъ, народомъ царей. Его орлы торжествуютъ за предѣлами отечества, онъ какъ и во дни прежней славы побѣждаетъ по временамъ варваровъ. За него боги, сивиллины книги, памятники его искусства и величественныя зданія, которыя привлекаютъ въ Римъ толпы иностранцевъ. Онъ заново отстроилъ свой вѣчный городъ. Но ни войска, ни крѣпости, ни храмы не спасутъ народъ отъ упадка. Капитолій пережилъ римлянъ.

Я скажу всего нѣсколько словъ о поэтахъ времени Августа. Виргилій и Горацій, безспорно поэты, которыхъ всего чащедаютъ въ руки юношества, не смотря на то, что и тому и другому часта недостаетъ достоинства. Никогда еще никто не замѣтилъ юношеству, что идея Энеиды могла родиться только во время паденія республики. Она никогда не пришла бы на умъ поэту лучшихъ временъ этой эпохи. Эней — вождь-воплощеніе цѣлаго народа, вождь спаситель и родоначальникъ поколѣнія вождей. На подобныхъ произведеніяхъ лежитъ печать вѣка, печать другой эпохи; хороши ли они или дурны въ отношеніи искуства, но они бросаютъ свѣтъ на настроеніе умовъ и указываютъ на перерожденіе, произведенное даже въ избранныхъ людяхъ — диктатурой.

Превосходнѣйшіе стихи въ мірѣ не искупятъ подлость. Низкая лесть, корыстныя похвалы, которыми латинскіе поэты осыпали Августа, подали развращающій примѣръ ихъ послѣдователямъ. Сами того не подозрѣвая, эти поэты создали профессію офиціозныхъ писателей. Однако Виргилій и Горацій князья въ этой професссіи, послѣ нихъ пошли одни лакеи.

Заключаю. Изученіе древности приноситъ совершенно различные плоды, смотря по тому какъ оно ведется. Поклоненіе древнимъ писателямъ безграничное, не провѣренное критикой ведетъ, какъ и всякое идолопоклонство къ одному результату: оно съуживаетъ мысль унижаетъ человѣка. Тиранія воспоминаній, міра фантазіи, звучныхъ «стиховъ, книгъ равно опасна для юношества, какъ и тиранія школьнаго педагога. Меня ни мало не удивляетъ, что въ числѣ учениковъ грековъ и римлянъ иные ищутъ въ ихъ литературахъ оружія чтобы защищать отживающія идеи, а другіе въ нихъ же берутъ оружіе для борьбы за свободу.

Не смотря на всѣ наши недостатки, мы лучше людей древняго міра; мы можемъ упасть такъ же низко какъ они, но въ насъ есть „сила снова подняться. Мы не имѣемъ права гордиться, какъ заслугой тѣмъ, что мы выше ихъ совѣстью. Мы пришли послѣ нихъ и же насъ лежитъ долгъ быть честнѣе, чѣмъ наши предшественники. Сознаніе общественнаго долга развивается вѣками, такъ же какъ и сознаніе истины. Кто можетъ добросовѣстно отрицать поднятіе нравственнаго уровня современной цивилизаціи. Я не думаю утверждать, что въ наше время болѣе героическихъ характеровъ, болѣе добродѣтелей, болѣе энтузіазма — конечно нѣтъ; но понятіе справедливости, но уваженіе къ правамъ личности распространились на большую часть человѣчества, нежели на времена грековъ и римлянъ. Мы чувствуемъ себя связанными общимъ чувствомъ человѣчества съ людьми другихъ сословій, другаго общественнаго положенія, другой крови, другаго цвѣта кожи и другаго климата. Мы люди — и менѣе чужды всему человѣческому, нежели греки и римляне.

Кто не знаетъ силу первыхъ впечатлѣній и первыхъ воспоминаній? Шекспиръ, мы имѣемъ вполнѣ достовѣрное основаніе утверждать это, былъ во многомъ обязанъ за свой поэтическій геній Авону, живописной рѣкѣ, омывающей городъ Стратфордъ, роскошнымъ долинамъ, окружающимъ его, Арденскому лѣсу, въ тѣни котораго онъ провелъ молодые годи своей жизни. Позже въ своей пьесѣ: «Какъ вамъ это нравится», онъ выбралъ этотъ лѣсъ мѣстомъ дѣйствія для главной сцены этой комедіи и набросалъ въ ней главныя черты живописной мѣстности. Замѣчательный умъ своего времени, Оливеръ Гольдсмитъ не забывалъ въ суетѣ и шумѣ Лондона ручей, мельницу, церковь и гостинницу Трехъ голубей, ограду боярышника деревушки Лишой, гдѣ онъ былъ воспитанъ и которую онъ потомъ описалъ въ стихахъ подъ именемъ Обёрна. Вашингтонъ Ирвингъ, замѣчательный юмористъ и тонкій наблюдатель, благодарилъ Бога за то что онъ родился на берегахъ Гудсоновой рѣки. «Я могу, говорилъ онъ, приписать все что есть лучшаго въ разнородныхъ свойствахъ моей природы — дѣтской любви моей къ этой рѣкѣ. Въ пылу моего молодаго восторга, я придавалъ ей нравственныя свойства, душу. Я удивлялся ея смѣлому, открытому, прямому теченію. Поверхность Гудсона не походила на обманчивую и свѣтлую поверхность другихъ родъ, которыя скрываютъ коварныя отмели, безчувственныя скалы, нѣтъ — это былъ прекрасный водяной путь, такъ-же глубокій, какъ и широкій и который вѣрно несъ суда, довѣрявшіяся это волнамъ; я гордился этимъ величественнымъ спокойствіемъ, силой и прямизной его теченія».