Всеволод Соловьев - Современная жрица Изиды

Далѣе она пишетъ о болѣзни (въ Адіарѣ, въ началѣ 1885 года) Е. П. Блаватской:

«Ужасно тоскливы были дни и въ особенности ночи, которыя мнѣ одной пришлось проводить надъ больной, но таково было ея успокоительное вліяніе даже въ болѣзни, что я ни мало, ничего не боялась, увѣренная, что хотя она лежитъ недвижима, но что опасности нѣтъ. Даже въ послѣднюю ночь, когда докторъ заявилъ, что она болѣе въ себя не придетъ: когда она уже нѣсколько часовъ была въ полномъ безпамятствѣ и я, говоря по-человѣчески, должна была сознавать, что все кончено, я не переставала надѣяться!.. Никогда не забуду этой ночи, но не могу входить въ подробности… Одно скажу: въ восемь часовъ утра „H. P. B.“ открыла глаза и совершенно спокойно, голосомъ, котораго мы много дней у нея не слышали, попросила позавтракать… Когда пріѣхалъ докторъ, я вышла ему навстрѣчу: изумленіе его было велико!.. „H. P. B.“ встрѣтила его словами: „Ахъ, докторъ! вы не вѣрите нашимъ великимъ учителямъ!“ Съ этого дня она стала быстро оправляться, а врачи (отмѣнивъ смертный приговоръ) начали усиленно посылать ее въ Европу… Но я за ней ужь не могла тотчасъ ѣхать; всѣ эти волненія осилили меня, я сама съ ногъ свалилась!»

Несчастная мистриссъ Оклэй! она, очевидно, все это писала подъ диктовку, и мнѣ представляется, какъ ее захватили, запугали еще больше, вырвали изъ нея совѣсть и заставили сдѣлаться послушнымъ орудіемъ тѣхъ, отъ кого она бѣжала въ ужасѣ. И это бѣгство даже оказалось не бѣгствомъ, а стремленіемъ за «madame». Тотчасъ она не могла ѣхать, ибо заболѣла, но поправившись поспѣшила… соединиться съ «H. P. B.»…

И вотъ что говоритъ она объ этой своей благодѣтельницѣ «H. P. B.»:

«Говорятъ, будто бы фамильярность порождаетъ небреженіе, но замѣчательно, что съ ней чѣмъ ближе и короче мы сходились, чѣмъ неразлучнѣй становились въ повседневной жизни, тѣмъ большее уваженіе мы къ ней чувствовали, тѣмъ глубже научались почитать ее!.. Удивительная, таинственная демаркаціонная черта всегда ее окружала, ограждая внутреннюю, духовную жизнь ея отъ внѣшняго, обыденнаго существованія…»

Любопытно, что бы сдѣлала и сказала погибшая мистриссъ Оклэй, какое лицо у нея было бы, еслибъ m-me де-Морсье или я встрѣтили ее съ такими ея «воспоминаніями» въ рукахъ и спросили бы: «что это значитъ?»

Мнѣ кажется — это значитъ прежде всего, что «теософическое общество», по крайней мѣрѣ въ его первоначальномъ составѣ,- дѣйствительно страшное и мрачное общество, и что не мало слабыхъ духомъ людей погублено Е. П. Блаватской и ея сотрудниками.

Я на себѣ самомъ долженъ былъ испытать, къ какимъ средствамъ прибѣгала «madame» и ея «близкіе» для того, чтобы отдѣлаться отъ опаснаго человѣка, обезоружить его и заставить молчать. Мои экскурсіи въ область «таинственнаго», заставившія меня заинтересоваться Блаватской, мое желаніе разгадать эту удивительную женщину и ея обличеніе передъ людьми, которыхъ мнѣ тяжело было видѣть обманутыми ею, — все это обошлось мнѣ очень дорого. Я долженъ былъ вынести тайное теософское мщеніе, а теперь вынужденъ рѣшиться говорить о немъ, такъ какъ вижу, что, безъ указанія хоть нѣкоторыхъ фактовъ и подтвержденія ихъ документами, мой разсказъ былъ бы далеко неполнымъ, такъ же, какъ и характеристика Блаватской съ ея сподвижниками.

Въ припадкѣ ярости и отчаянія, Блаватская, единовременно съ «исповѣдью», посланной мнѣ въ Парижъ, написала въ Россію г-жѣ X. о томъ, что я «врагъ» и врагъ опасный, ибо, очевидно, знаю очень много, и многое знаю, вѣроятно, отъ г-жи Y., которая, поссорившись съ нею, Блаватской, выдала мнѣ ее. Г-жа X., получивъ это письмо, превратилась въ фурію, написала г-жѣ Y., а та, въ качествѣ друга, поспѣшила меня обо всемъ увѣдомить изъ Петербурга.

…«Напишите вы имъ (Блаватской и X.) Христа ради» — просила она — «что нечего мнѣ было предавать вамъ, по выраженію X., Елену или убивать ее, какъ она пишетъ сама, потому что все ея прошлое прекрасно извѣстно многому множеству лицъ (поименовываются нѣкоторыя лица) — и ужь я не знаю кому… Вы представить себѣ не можете, чему онѣ меня подвергаютъ, избравъ какимъ-то козломъ-грѣхоносцемъ, за все отвѣтственнымъ, — какой-то телеграфной проволокой для передачи всякихъ гнусностей. Еще несчастная, сумасшедшая Елена не такъ — она жалка! Но X. сама злоба и клевета олицетворенная…»

Далѣе г-жа Y. сообщала мнѣ, что тамъ собираютъ адреса нѣкоторыхъ близкихъ мнѣ лицъ, — а съ какою цѣлью — неизвѣстно. Я долженъ былъ понять изъ этихъ словъ, что милыя дамы остановились, для начала, на самомъ простомъ способѣ мщенія посредствомъ анонимныхъ писемъ, адресованныхъ къ близкимъ мнѣ людямъ, съ цѣлью какъ-нибудь оклеветать меня и поссорить, и въ разсчетѣ на то, что — calomniez-il en restera toujours quelque chose.

Черезъ нѣсколько дней получаю отъ г-жи Y. еще коротенькое письмо; но на сей разъ ничего опредѣленнаго, а лишь восклицаніе: «Да! X. во сто тысячъ разъ хуже, злѣе и виновнѣе Елены!»

Изъ этой фразы я могъ только понять, что ссора между Блаватской и г-жей Y., кажется, кончается. Очевидно «madame» рѣшила, что самое лучшее дѣйствовать на меня черезъ г-жу Y. Для этого она ей написала нѣжное, родственное письмо, убѣдила ее въ томъ, что она «во сто тысячъ разъ» невиннѣе г-жи X.,- и вотъ теперь атака на меня пойдетъ съ этой стороны.

Я писалъ ей прося успокоиться, не вмѣшиваться въ это дѣло и не говорить мнѣ ничего объ этихъ дамахъ и ихъ друзьяхъ. Я напоминалъ ей, что вѣдь она первая открывала мнѣ глаза на Елену Петровну и ея «теософическое общество», что дѣло вовсе не въ прошломъ Елены Петровны, а въ ея настоящихъ обманахъ. Разъ я убѣдился въ этихъ обманахъ — молчать о нихъ я не могъ и громко сказалъ все, что знаю. Такимъ образомъ, дѣло сдѣлано, и ровно ничего новаго я не предпринимаю. Я никого не преслѣдую, не желаю больше и думать ни о «madame», ни объ ея «обществѣ». Если же меня не хотятъ оставить въ покоѣ, то пусть дѣлаютъ, что угодно — я-то тутъ причемъ? я сдѣлалъ свое дѣло — и ушелъ, и не понимаю, чего же хотятъ отъ меня, когда уже все кончено?

Вся эта кутерьма, отвлекая отъ болѣе интересныхъ и производительныхъ занятій, такъ мнѣ наконецъ опротивѣла, что я поспѣшилъ совсѣмъ въ иную атмосферу, въ полную тишину, въ древній бретонскій городъ Динанъ, къ морскому берегу, вблизи котораго возвышается одно изъ чудесъ міра — знаменитый Mont St.-Michel. Моя просьба, обращенная къ г-жѣ Y. и ея семьѣ, была, повидимому, исполнена — никто изъ нихъ не передавалъ мнѣ больше сплетень относительно Блаватской и К®.

Но все же забыть о ней мнѣ не удавалось: въ Динанъ, для свиданія со мною и полученія отъ меня разныхъ свѣдѣній, пріѣхалъ мистеръ Майерсъ, и я опять долженъ былъ передъ нимъ разворачивать весь мой багажъ. Наконецъ, въ концѣ апрѣля, возобновилась атака изъ Петербурга. Отъ одного изъ членовъ семьи г-жи Y. я получилъ письмо, гдѣ, «по большой дружбѣ ко мнѣ», меня предупреждали, что дѣла мои плохи: почтенная Елена Петровна требуетъ (приводятся выдержки изъ ея письма) «чтобы я отказался отъ своихъ словъ относительно видѣнныхъ мною ея „феноменовъ“ и никому не разсказывалъ о ней ничего», — если же я не исполню этого требованія, «то она не задумается, что ей дѣлать, такъ какъ ей нечего терять, — и напечатаетъ обо мнѣ — все что ей угодно и какъ ей угодно, ибо должна же она защищаться».