Николай Костомаров - Руина, Мазепа, Мазепинцы

и бил челом, сдумав себе на Москве, но ведь он чаял, что то вам

угодно будет, потому что, но милости Божией, за слезным

челобитьем всего малороссийского народа, вся Малая Россия

присовокупилась к Великой России. Притом же, в этом деле великий

государь спишется с цареградским патриархом, и что патриарх

государю напишет, о том будет дан царский указ!>

70

Архимандрит сказал: <���был в Цареграде наперед сего патриарх

Парфений; не восхотели его пастырем себе духовные и миряне, и был он сведен с престола, а на его место возведен был

Дионисий, который никогда не желал славы мира сего. Ныне же

прослышали мы, что на патриарший престол возведен опять

Парфений, подкупивши визиря и иных мусульманских сильных

правителей. Дионисий, без всякого прения, престол оставил. Мы же

все Бога молим за Дионисия, а не за Парфения>.

Архимандрит дал понять боярину, что трудно будет предать

вопрос о киевской митрополии на разрешение цареградского

патриарха при том настроении, в каком находилась тогда

православная духовная власть в Константинополе.

Мефодий, оставшись с Шереметевым в Софийском соборе

наедине, просил у него прощения за резкие слова.

<���Это я говорил поневоле>, объяснял Мефодий: <���я поставлен в

Москве, но малороссийских городов духовные лица упрекают и

поносят меня за это и теперь и подозревают, что это все я в

совете с гетманом учинил, чтоб митрополиту киевскому быть под

благословением московского патриарха!>

Таким образом, перед своими духовными товарищами

рисовался Мефодий защитником старины и горячился против

московского произвола, но между тем оставлял себе лазейку

представиться, где и когда нужно будет, сторонником Москвы. Мефодий, очевидно, рассчитывал так: останется в митрополии все

по-прежнему - он будет прославлен охранителем старины, а свершится

перемена - он выставит себя заранее ее первым сторонником.

Всеми способами и при всяком случае выказывал епископ

свою вражду и к гетману.

3-го мая был в Печерском монастыре обед, где находился и

приезжавший из Москвы царский дьяк Евстрат Фролов. После

обеда гости отправились в архимандритскую келью и стали пить

здоровье бояр и окольничих. Евстрат Фролов заметил, что надобно

пить здоровье боярина и гетмана Ивана Мартыновича: <���он

великому государю верен и с духовными пребывает в любви и совете, и Войску Запорожскому и всему малороссийскому народу своим

добронравием и равным рассуждением угоден>.

На это Мефодий сказал: <���он злодей и недоброхот нам всем.

Будучи на Москве, он бил челом великому государю, чтоб у нас в Киеве

быть московскому митрополиту, знатно из того, что нас перед

государем удает как бы неверными. Мы за его здоровье пить не станем>.

И другие духовные повторили то же вслед за епископом; некоторые, однако, выпили с мирянами, как видно побаиваясь.

Мефодий продолжал:

<���Такого гетмана боярина нам не надобно. Он принял на себя

одного всю власть, самовольно старшин в колодки сажает и к

71

Москве отсылает, а здешним людям смерть не так страшна, как

московская отсылка. С мест полковников смещает, а новых

насылает без войскового приговору. Я чаю, заднепровские городы

под высокую руку его царского величества обратились бы, да

Бруховецкого боятся!>

Печерский архимандрит присовокупил:

- Его гетманского войска козаки наши монастырские

маетности между Белою-Церковью и Киевом разоряют и крестьян

грабят пуще неприятеля, а гетман, по нашему письму, не сыскивает

и не чинит нам обороны.

Полковник Дворецкий, еще прежде в Москве замышлявший

подставить ногу Бруховецкому, теперь подделывался к московскому

дьяку Фролову и вел с ним в этот день наедине беседу. Он хвалил

перед ним епископа Мефодия и духовенство, а гетмана злословил.

<���Мефодий епископ, - говорил он, - посылал в Чигирин

уговаривать людей, чтоб вины свои принесли и учинились под

высокодержавною рукою великого государя. Тамошние жители к тому

склонны, да и Дорошенко говорил, что сам тому рад, да боится боярина

и гетмана: сделает его без головы, либо в Москву отошлет.

На другой день, 4-го мая, приехал Мефодий к Шереметеву it сказал: <���боярин! вели крепить осады в Киеве и в других

малороссийских городах. Быть беде великой. Мне о том сказал чернец, которого я посылал в Полтаву>.

- Какой беде быть? - возразил Шереметев: - боярин и

гетман Иван Мартынович и старшины, и полковники и все козаки

великому государю верны, неотчего быть беде!

Епископ сказал:

- В Запорожье и в Полтаве шатость великая, а запорожцы

с полтавцами живут советно, словно муж с женою. Боярина и

гетмана все не любят: и полковники, и старшины, и козаки, и

духовенство, - за то не любят его, что учал делать своенравием: в Переяслав, Полтаву и Миргород выбрал полковников без поспо-

литой рады, по своей воле, а не по стародавним их правам; многих

знатных Козаков, по наносу, кто на кого что нанесет, без сыску

в Москву засылает.

Шереметев отвечал:

- Боярин и гетман все делает по вашим козацким правам; он учинен гетманом и обран всем Войском Запорожским, а только

его переменить - вам такого гетмана не выбрать. Разве такого

выберут козаки, что всех их жен и детей в Крым задаст! А что

боярин и гетман кому за вину наказание чинит, так это добро.

А хоть и в Москву кого пошлет, что ж? ведь у нашего великого

государя все делается милостивым рассмотрением. За это на

гетмана хулы наносить не за что!

Епископ Мефодий сказал на это:

72

- Да ведь это я говорю не от себя; так полковники и

старшины говорят: пусть бы был бы он гетманом у них, только бы

нравы свои отставил; а то лучше, говорят они, им смерть принять, чем их в Москву будут засылать.

И гетман тогда в письмах своих к Шереметеву, старался

очернить епископа. Он указывал на то, что сын Мефодия, прижитый в

то время, когда архиерей был священником, женился на дочери

какого-то Дубяги, которого сыновья служили при польском короле: <���как бы от них-всех чегонибудь худого не учинилось>, замечал

воеводе гетман. Шереметев отвечал, что’за епископом не заметил еще

ничегр дурного, а если бы что-нибудь заметил, то написал бы

великому государю.

Так Шереметев замечательно ловко уклонялся и отвертывался, когда пытались запутать его в местные козни. Личность киевского

воеводы высказалась в эти дни еще в следующем случае. Мефодий

ходатайствовал у него за киевских мещан, которые просили

освободить их от военного постоя и предлагали воеводе <���в почесть> сто