Николай Ульянов - Происхождение украинского сепаратизма

Уже из этих кратких сведений можно заключить об общественно-политическом и культурном лице народовства. Оно задумано как строго охранительное, с точки зрения австрийской государственности и польских аграриев. Униатское ультрамонтанство придало ему колорит, явившийся полной неожиданностью для Драгоманова, стремившегося изо всех сил в Галицию — обетованную землю свободы. Как раз в тот год, когда ему удалось вырваться из фараонской России, в Галиции разыгрался любопытный эпизод. Туда пришло из Праги новое двухтомное издание «Кобзаря», в которое попали стихи и поэмы, дотоле не издававшиеся. Это было в пятнадцатую годовщину смерти Шевченко. Нынешний читатель, знающий, каким ореолом святости окружен у галичан «пророк и мученик Украины-Руси», подумает, что «Кобзарь» был встречен с колокольным звоном. Встреча, однако, вышла совсем иной. Весь клерикальный Львов кипел возмущением. Требовали отмены вечеров и празднеств, назначенных по случаю траурной годовщины. Профессор Омельян Огоновский написал в «Русском Сионе»: «Заявляю публично, що єсли би я був знав, що в Станиславові устрояється вечер в память Шевченка, |217:то бувбим ученикам моїм таки з кафедри заказав уділ в тім же брати» {194} .

Причина такой реакции заключалась в стихах «апостола», совершенно неприлично звучавших для церковного уха: «Все брехня — попи й царі» {195} . Или:

Атеизм Тараса Григорьевича был замечен еще в России, где на него составили однажды протокол по поводу богохульных речей. Максимович сам рассказывал Костомарову, что под Каневом Шевченко держал речь в шинке про Божию Матерь, называя ее «покрыткой» и отрицая непорочное зачатие. Поэма его «Мария», написанная, видимо, под впечатлением пушкинской Гаврилиады, вполне подтверждает наличие у него таких взглядов. Особенно возмутила Огоновского сцена с Архангелом Гавриилом, когда он «у ярочку догнав Марию…». Едва ли, однако, не самыми одиозными были стихи о Папе Римском:

«Одно еще було отрадою нашою,— писал Огоновский,— що у нас не було до сих пор контррелигийных (антирелигиозных) писем в языци руським. Теперь, однако, и тии появились, а то в роди поэзий шевченковских» {198} .

Обнаружив в этих «поэзиях» «много такого, що вири й моральности есть шкодливе» {199} , клерикалы обрушились на общество «Просвита», главного виновника пражского издания «Кобзаря» и распространителя его в Галиции. И тут воочию стало ясно, кто хозяин народовского движения. «Просвита» вела себя как провинившийся школьник и робко |218:оправдывалась, ссылаясь на то, что Шевченко не католик и не знает хорошо догматов. Ссылались на его душевную неуравновешенность, как результат перенесенных в ссылке страданий, но «поэзий» своего пророка никто и не думал защищать. В умаление своей вины «Просвита» указала на то, что вредное влияние шевченковских стихов на юношество сведено к минимуму благодаря разделению «Кобзаря» на два тома. В первом собрано все, что народ может читать без вреда для своего умственного и нравственного здоровья, и только во второй том попали «опасные» произведения. Но второй том выпущен в меньшем количестве экземпляров, стоит гораздо дороже, и продавать его будут не всякому, а так сказать, «смотря по человеку». Шевченко оказался поделенным на две части — одну для профанов, другую для посвященных.

Опасен он был и такими поэмами, как «Гайдамаки», где воспевается резня польских панов украинскими мужиками. Мотив ненависти крестьян к барам совершенно был неприемлем для Галиции, и Шевченко стали причесывать в местном вкусе. Когда львовское народовство не определилось еще и не сформировалось, галицкие газеты вроде «Меты», «Вечерныци», помещая статьи о певце «казацкоукраинской республики» и рисуя его пророком восстания против Москвы, не забывали всегда прибавлять — «и Польши». Но уже к концу 60-х годов, особенно после образования общества «Просвита», Польша изымается из подобных контекстов. В книжке Ом. Партицкого {200} «Провідні ідеї в письмах Тараса Шевченка», выпущенной в 1872 г., поэт представлен только как враг Москвы. В 1877 г. в «Газете школьной» тот же Партицкий писал: «Шевченко був одвертым протывником России и ии панування над Украиной» {201} . Но ни о Польше, ни об Австрии, владевшей изрядным куском территории, которую Партицкий именовал тоже Украиной, не сказано ни слова.

По свидетельству Драгоманова, на всех вечерах и концертах, где декламировались стихи Шевченко, на всех чтениях для народа можно было заметить строгий отбор: все антипольское, антиклерикальное, антипомещичье устранялось. Допускалось только антимосковское. |219:

Случай с «Кобзарем» был полной неожиданностью для Драгоманова, и уже тогда раскрылись у него глаза на народовство, названное им впоследствии «австро-польской победоносцевщиной» {202} . Вместо свободы мысли, слова, совести и всех демократических благ, ради которых покинул родину, он увидел в конституционной стране такой вид нетерпимости и зажима, который хуже цензуры и административных запретов. Церковный контроль над умственной жизнью был ему особенно тягостен; он полагал, что религия и общественно-политическая жизнь — две сферы, которые не должны соприкасаться. В украинском вопросе он особенно стремился к исключению каких бы то ни было религиозных тем и мотивов. Но не так думали львовские «диячи».

Церковное влияние им представлялось важнейшим политическим рычагом. В продолжение второй половины XIX века в Галиции шла деятельная работа по перестройке Унии на латинское католичество. Возникшая в XVI веке как ступень к переходу от православия в католицизм, она теперь, через 300 лет, собиралась как бы завершить предназначенную ей миссию. Инициатива исходила, конечно, от польско-австрийских католических кругов и от Ватикана. Само собой разумеется, что государственно-краевая польская власть всемерно этому содействовала. Дошло до открытой передачи одного униатского монастыря в ведение иезуитов. П. Кулиш выпустил по этому поводу брошюру в Вене с протестом против возобновления католического Drang nach Osten в Галиции; энергично восстали и «москвофилы». Но среди народовцев началось брожение. Сначала большинство было явно против церковной реформы и посылало совместно с москвофилами специальную депутацию в Вену для выражения протеста, однако под натиском реакционного крыла, возглавлявшегося «Моисеем львовских народовцев» Володимером Барвинским, оппозиция большинства была сломлена, и к концу 80-х годов отказалась от противодействия реформе. Только небольшая группа, собравшаяся вокруг газеты «Дело», «щось бормоче проти неї, та не зважується на рішучу оппозіцію» [173] *. Но и эта группа была яростной противницей каких бы то ни было симпатий к православию, проявлявшихся среди |220:москвофилов. Малейшее выступление в пользу православия вызывало у всех народовцев без исключения крики об измене нации и государству и немедленное обращение за помощью к панско-польско-католической полиции.