Иван Солоневич - Народная монархия

Вот это и есть - цыганская доминанта, определяющая черта национального характера, по-видимому, неистребимая даже и веками. Почти такую же резкую черту демонстрирует и история еврейского народа: еще и царь Соломон был комиссионером между Тиром, Сидоном, Египтом и Мессопотамией - так, с тех пор еврейский народ и остался народом-комиссионером - сближающим другие нации, облюбовавшим торговлю, биржу, прессу, всякое посредничество . Палестинские террористы и Британская Империя переживали повторение саддукеев и Римской Империи, а спокойное и богобоязненное еврейское население ругало Ирг ун -Цво-Леуми, ка к оно раньше ругало Маккавеев. Думаю, что Иудея времен Эттли немного отличается от Иудеи времен Тита.

Народы не меняются. Или, если меняются, то только в случаях весьма основательного смешения рас, то есть, рождения, собственно, уже иного народа, - как это случилось с Грецией или Италией. Русский народ, или точнее, его великорусская ветвь, есть результат смешения славянской крови с финской - не с татарской. По-видимому, это смешение началось задолго до освоения окско-волжского междуречья. Во всяком случае, основные черты русского государственного строительства мы можем обнаружить уже в Киевской Руси.

Но, если мы станем формулировать основные черты русской национальной доминанты, то мы неизбежно столкнемся с двумя обстоятельствами.

Первое.Во всей истории России есть некоторые ясно и бесспорно выраженные черты и факты, - более или менее общеизвестные и более или менее игнорируемые историками.

Второе.Диапазон разногласий между историками - русскими и иностранными - объясняется не их научными взглядами, а их политическими целями: наука есть служанка политики. И если маркиз де Кюстин выпустил о России действительно похабную книгу, то мы, русские, с сокрушением должны констатировать тот факт, что Шишко, Щеголев или Покровский - авторы конца прошлого и начала нынешнего столетия, писали о России никак не более лестно, чем писал де Кюстин. Де Кюстин боялся России и хотел мобилизовать против нее Европу. Покровский и прочие хотели переделать Россию и внушали своим читателям представление о том, что эта, настоящая Россия - не годится никуда, - иначе зачем же было бы ее переделывать? Правые историки - типа Иловайских считали, что все, абсолютно все, обстояло и обстоит совершенно благополучно - поэтому не только переделывать, но и улучшать ничего нельзя: жизнь должна застыть. Это будет приблизительно точка зрения Победоносцева: Россию нужно заморозить, законсервировать. Эта точка зрения отвечала интересам поместного слоя, которые наиболее ярко и откровенно выразил Левин в «Войне и Мире», Победоносцев в «Московском Сборнике», Катков в «Московских Ведомостях» и выражают крайне правые издания в эмиграции. Сейчас стыдно читать выпады Каткова против суда присяжных. Сейчас неудобно читать те золотые сказки о старой России, которые блещут одним достоинством: полной неправдоподобностью. Правые склонны напирать на «славу русского оружия», на внешнеполитические достижения России и старательно обходят ее внутренние социальные противоречия. Левые в «славе русского оружия» видят не защиту страны и народа, а голый империализм. Социальные противоречия, существовавшие реально, - левые раздували и раздувают как могут. Можно было бы сказать: левые оказались правы: революция все-таки произошла. Но можно сказать и совершенно иначе: при революции все, в том числе и «социальные противоречия», оказались неизмеримо острее и хуже, чем они были при царском строе. А национальное чувство оказалось сильнее, чем ожидали и правые и левые вместе взятые: разгром Гитлера есть, конечно, результат национального чувства, взятого в его почти химически чистом виде. Сейчас мы реально стоим перед опасностью того, что «Запад», обещая России всякие материальные блага, остается слепым к национальному инстинкту народа, ибо «Запад» действовал и продолжает действовать на основании тех почти единственных источников, к акие имеются в его распоряжении - вот, вроде горьковской фразы об «унылых тараканьих странствованиях». История русского народа еще не написана. Есть «богословская схоластика», есть «философская схоластика». Обе подогнаны под заранее данную цель и обе базируются на сознательном искажении исторических фактов. Схема русской истории, лишенная по крайней мере сознательного искажения, будет в одинаковой степени неприемлема ни для правых, ни для левых читателей. Однако, она может дать ответ на два вопроса. Первый: как это все случилось, и, второй, как сделать так, чтобы всего этого больше не случилось.

Мы строим свою программу на основании реального опыта нашего прошлого. Вся трудность вопроса заключается в том: чем же было наше реальное прошлое? Кто дает наиболее точный ответ на этот вопрос?

Проф. Виппер признавался, что для изучения истории нации «у нас не сделано ничего, даже ничего не начато». И что «наши платоновские диалектические методы - только "богословская схоластика". Но если "ничего даже не начато" и если методы нашей историографии есть только схоластика - пусть и богословская, - то где же найти опорные точки для реальной оценки нашего бессмертного в истории человечества исторического опыта? Были ли правы западники, утверждавшие, что до Петра Россия стояла на краю гибели, или были правы славянофилы, видевшие в старой Москве расцвет нашего национального бытия? Были ли правы революционные историки, видевшие в монархии российской сплошную «азиатчину» - или реакционные, - видевшие в самодержавии этакий национально-политический мазохиам: народ, де, отказывается от своей воли и от своих прав для того, чтобы заняться нравственным самоусовершенствованием. Был ли прав Бердяев, утверждавший, что нет ничего более чуждого русской психике, чем государственность, или Костомаров, видевший основную черту русского национального характера в «стремлении к воплощению государственного тела»?

Выход из этой чересполосицы идей может быть найден только на путях голого репортажа . Или, еще точнее, голого полицейского репортажа. Нужно установить ряд основных фактов русской истории, фактов бесспорных для всех историков, - как правых, так и левых - такие факты есть . И их появление на нашей исторической сцене нужно объяснить не философским, а полицейским путем: qui prodest - кому это было выгодно? - как ставит этот вопрос всякое полицейское дознание при расследовании всякого преступления, - отбрасывая в сторону и всякую мистику, и всякую философию. И, кроме того, всю сумму наших исторических переживаний нам нужно рассматривать с точки зрения ее последнего результата. Последний результат нашего исторического процесса является на данный момент - большевистская революция. Будут, конечно и другие моменты, но в данный момент она завершает собою целый исторический этап: Санкт-Петербургскую Россию, которая не воскреснет ни в каком мыслимом случае.