Фрида Вигдорова - Кем вы ему приходитесь?

Сорок человек, которые сидят перед тобой в классе, потребуют такой находчивости и такого прозрения, каким может научить только опыт. У опыта нет общей школы, своих учеников он учит порознь, его ничем не заменишь — все так. И конечно, никакой курс педагогики не даст точных формул, но он должен учить думать. Наверное, это очень трудно. Но без умения думать будет то надругательство над педагогикой, при котором я присутствовала, навестив с Зинаидой Петровной семью Корешковых.

Давайте откроем наугад учебник по педагогике для педагогических институтов. Перед нами раздел: «Индивидуальный подход к учащимся в условиях коллективной работы учителя с классом». Читаем: «Осуществление индивидуального подхода к учащимся необходимо в целях успешного обучения и содействия развитию положительных задатков каждого школьника в процессе воспитания класса как учебного коллектива…

…Зная особенности того или иного учащегося и опираясь на его положительные свойства, педагог пользуется различными способами и приемами воздействия для успешного обучения и оптимального продвижения школьников в их развитии».

Можно это понять? Можно это применить к делу? Нет, это можно только вызубрить.

Откроем другой раздел, один из важнейших: «Нравственное воспитание». Здесь мы узнаем, что «нравственное воспитание — это планомерное воздействие на детей в процессе организации их разнообразной деятельности с целью формирования у них нравственного поведения, нравственных понятий, убеждений и черт характеров… Методы нравственного воспитания — это совокупность способов и приемов формирования у учащихся моральных качеств и приучения их к коммунистическому поведению».

Надо сразу оговориться: я цитат не подбирала, их и подбирать не приходится, так написан весь учебник. Именно этим суконным языком написаны и многие статьи и брошюры на педагогические темы. «Применение убеждения и практического приучения в процессе обучения» — так называется один из разделов учебника.

Конечно, учебник — не развлекательная беллетристика. Конечно, педагогика — серьезная наука. Но ведь серьезное — это не значит скучное, постное. Педагогика — это наука о детях, и таким языком писать о детях нельзя (как, впрочем, и обо всем остальном на свете). Весь смысл, душа науки уходят, как вода в песок, а на поверхности остаются навязшие в зубах, лишенные жизненного содержания формулы. Перед нами не научный курс, а курс-инструкция. В этом курсе-инструкции есть штампы, но нет детей. И нет педагогики. Надо ли говорить, что в студенческие годы Зинаида Петровна по педагогике всегда получала «отлично». Была бы хорошая память, а выучить «применение убеждения в процессе обучения» хоть и противно, но не так уж трудно.

Некогда, говоря о детской книге, Белинский писал: «Жизнь, теплота, увлекательность и поэзия — суть свидетельства того, что человек говорит от души, от убеждения, любви и веры, и они-то электрически сообщаются другой душе. Мертвенность, холодность и скука показывают, что человек говорит о том, что у него в голове, а не в сердце… для некоторых людей рассуждать легче, чем чувствовать, и пресная вода резонерства, которой у них вдоволь, для них лучше и вкуснее шипучего нектара поэзии…»

Да, мертвенность и скука, рассуждения, а не чувство. Ни одна мысль, высказанная так, как написан этот учебник, не может электрически сообщиться другой душе.

Когда в учебнике по алгебре некто идет из пункта А в пункт В — это естественно. Но учебник педагогики должен говорить не о безликом «некто». За партой сидит живой человек, а не манекен. А со страниц учебника на вас не взглянет ни один ребенок. Вместо живых детей — штамп. Дистиллированные хрестоматийные дети, созданные для того, чтобы молча выслушивать пространные нотации, поучения и покорно им подчиняться.

За столом сидит учительница, перед ней стоит мальчик лет одиннадцати. Между ними происходит такой разговор:

— Зачем ты воруешь, Николай?

— Я — Боря.

— Это неважно. Тебя Родина воспитывает, чтоб ты был человеком, чтоб ты строил новое общество, а ты воруешь, на лестницах бьешь лампочки и матом ругаешься при девочках. Обдумай свои поступки и к концу учебного года, Николай…

— Я — Боря.

— Это не имеет значения. Пусть Боря. Так вот, к концу четверти ты исправишь свои отметки?

— Да.

— Станешь искренним?

— Да.

— Мужественным?..

— Да…

— Так вот, Николай…

— Я — Боря.

— Так вот, Боря, ты воруешь и пишешь на стенах плохие слова. Между тем в библиотеках у нас свободный доступ к полкам. Подумай об этом, Коля!

— Я — Боря.

— Пусть Боря. В трамваях и троллейбусах у нас нет кондукторов, а ты, Николай, что делаешь?

Все высокие слова на месте. Эти слова молодая учительница усвоила. Словам ее научили. Действию, мысли — нет. Говоря с учеником, она думает о чем-то своем. Мальчика зовут Боря Николаев, и поэтому она упорно называет его Николаем. А он не слушает, он занят только одним: «Я — Боря».

Слова учительница выпаливает, как пулеметную очередь. Но услышать, что они впустую, не может. А верит ли она тому, что к концу четверти Боря станет искренним и мужественным? Не знаю. Но знаю другое: учебник учит ее тому, что осечек не бывает.

Да, курс педагогики исходит из того оптимистического предположения, будто все дети хорошие, все родители тоже очень хорошие и воспитывать детей легко.

Курс педагогики готовит студента к безоблачной погоде. Закрыв учебник, поневоле приходишь к выводу, что ученик, который встретится будущему учителю, почти безгрешен. Прочитав учебник, можно допустить, что ученик прогулял занятия или вдруг бросил огрызок яблока не в урну, а на мостовую. Иногда — очень редко, — сорвавшись, вдруг поставил личное выше общественного. Но это Не беда, все это легко исправимо.

К примеру:

«Среди части школьников распространена привычка сквернословить. Искоренить этот пережиток дореволюционного бескультурья могут помочь учителям активисты школы из числа старшеклассников, комсомольцев. Они пристыдят сквернословов, выразят свое возмущение, поставят вопрос о неисправимых в стенгазете… Вполне оправдывает себя организация докладов и обсуждение таких, например, тем: «О культуре поведения», «О скромности и простоте в одежде», «О вежливости».

Недавно мне пришлось побывать в детской комнате при милиции. Большая просторная комната была оклеена веселыми, светлыми обоями. Низкий детский столик, белые детские стульчики. На столике кубики, волчок, целлулоидные куклы. На стенах плакаты: «Водитель! Осторожно, пешеход!», или «Ребята, не выбегайте на мостовую!»

Когда сидишь здесь, то кажется, будто единственная опасность, подстерегающая ребят, — это городской транспорт. Конечно, это опасность серьезная, но, право же, не единственная. Посидите здесь час-другой, послушайте разговоры с детьми, загляните в толстую, разделенную на графы тетрадь. В графе «Что произошло?» есть, к примеру, такие записи: «Федя Волокиткин, 48-го года рождения, не хочет учиться, подделывает отметки, украл у матери четыре рубля», «Боря Николаев, одиннадцати лет. Срывает замки, бьет лампочки на лестничных площадках, пишет на стенах нецензурные слова. Поворовывает».