Бенгт Янгфельдт - Ставка жизнь. Владимир Маяковский и его круг.

Не бронзируйте Ленина.

Не отнимайте у него его живой поступи и человеческого облика, который он сумел сохранить, руководя историей.

Ленин все еще наш современник.

Он среди живых.

Он нужен нам, как живой, а не как мертвый.

Поэтому, —

Учитесь у Ленина, но не канонизируйте его. Не создавайте культа именем человека, всю жизнь боровшегося против всяческих культов.

Не торгуйте предметами этого культа.

Не торгуйте Лениным.

Учитывая, до каких масштабов будет впоследствии раздут культ Ленина в Советском Союзе, можно сказать, что текст по своей проницательности сродни пророчеству. Однако читатели «Лефа» его так и не смогли прочесть. В содержании журнала указывалось, что номер начинается с 3-й страницы передовицей «Не торгуйте Лениным!». Но в основном тираже эта страница отсутствовала, а пагинация начиналась со страницы 5. Руководство Госиздата, отвечавшее за распространение «Лефа», пришло в ярость из-за критики по поводу рекламы ленинских бюстов, и передовица была изъята. Она чудом сохранилась в нескольких обязательных экземплярах, которые успели попасть в библиотеки прежде, чем заработали ножницы цензуры.

После возвращения из Берлина в мае 1924 г. Маяковский встретился с японским писателем Тамидзи Наито. За столом рядом с ним и Лили сидит жена Сергея Третьякова Ольга, слева от Наито (в центре) стоят Борис Пастернак и Сергей Эйзенштейн, справа — советский дипломат Арсений Вознесенский и переводчик Наито.

Шкурой ревности медведь лежит когтист

Актуализация темы памятника именно в это время объяснялась не только смертью Ленина; здесь была и личная подоплека. В свои тридцать лет Маяковский являлся самым успешным и знаменитым советским поэтом. Его современниками были Борис Пастернак и Сергей Есенин, Осип Мандельштам и Анна Ахматова — все выдающиеся поэты. Среди них он был, может быть, не лучшим, но, несомненно, одним из лучших; однако, в отличие от них, после первоначальных сомнений он активно встал на сторону нового общественного строя. Высшее руководство советского государства в свою очередь удостаивало его милости, сначала Ленин и Луначарский, а в последнее время и военный комиссар Лев Троцкий, один из самых блестящих умов революции, высоко ценивший «огромный талант» Маяковского, у которого «принятие революции естественнее, чем у кого бы то ни было из русских поэтов». Опасность, что сам Маяковский превратится в памятник, была достаточно велика.

Весной 1924 года, в то время, когда он раздумывал над поэмой о Ленине, он работал еще над одним стихотворением на тему памятников и юбилеев. 6 июня 1924 года отмечался 125-летний юбилей Александра Пушкина — событие, заставившее Маяковского лишний раз сформулировать собственное отношение к своему коллеге.

Если для самого Маяковского его отношение к Пушкину было раз и навсегда определено, то другим вопрос не казался столь очевидным. В декабре 1918 года в стихотворении «Радоваться рано» Маяковский нападал на коллегу-поэта со словами: «А почему / не атакован Пушкин? / А прочие / генералы классики?» Формулировка задела Луначарского, считавшего, что такое презрение к классикам противоречит интересам рабочего класса: вместо того чтобы механически отбраковывать великих писателей прошлого, у них следует учиться. Маяковский возразил, что он атаковал не поэта Пушкина, а памятник и что он, как и другие футуристы, ополчился не против старой литературы, а против того, что она выдвигается в качестве образца для литературы современной. Кроме того, подчеркивал он, нельзя воспринимать его слова буквально.

В действительности Маяковский очень любил Пушкина. Когда он работал над стихотворением «Юбилейное», Осип читал ему вслух «Евгения Онегина», и хотя Маяковский знал его наизусть, он отключил телефон, чтобы им не мешали. Однако в эстетической атмосфере, рожденной революцией и активно создаваемой самими лефовцами, открыто признаться в любви к Пушкину было нелегко. Чтобы оправдать свою любовь к Пушкину, Маяковскому пришлось сделать его соратником по перу, лефовцем. На самом деле, утверждается в стихотворении, Пушкин вел в 1820-е годы такую же борьбу за обновление поэтического языка, какую Маяковский ведет сейчас, сто лет спустя, и если бы Пушкин был его современником, то Маяковский позвал бы его в соредакторы по «Лефу» и дал бы ему писать и агитационную поэзию, и рекламные стихи..

Эта мысль была подхвачена «младоформалистом» Юрием Тыняновым в эссе о современной литературе «Промежуток», написанном в том же 1924 году. Тынянов рассматривал рекламные стихи Маяковского как необходимую языковую лабораторную работу, которая напрямую соответствовала пушкинским экспериментам с «низкими жанрами», таким, например, как альбомные стихи.

В названии «Юбилейное» отражено ироническое отношение Маяковского к подобным праздникам. Стихотворение написано в форме разговора с Пушкиным, которого Маяковский стаскивает с пьедестала на Тверском бульваре, чтобы с ним поговорить: «У меня, / да и у вас, / в запасе вечность. / Что нам / потерять /часок-другой?!» Затем стихотворение развивается по двум основным линиям. Первая — страх превратиться в памятник, судьба, которая постигла Пушкина и угрожает ему самому:

Может

я

один

действительно жалею,

что сегодня

нету вас в живых.

Мне

при жизни

с вами

сговориться б надо.

Скоро вот

и я

умру

и буду нем.

После смерти

нам

стоять почти что рядом:

вы на Пе,

а я

на эМ.

Маяковский любит Пушкина «живого, а не мумию», как поэта, тоже прожившего бурную жизнь, прежде чем на него «навели хрестоматийный глянец». Когда в конце стихотворения он возвращает Пушкина на пьедестал, он делает это с заклинанием:

Мне бы

памятник при жизни

полагается по чину.

Заложил бы

динамиту

— ну-ка,

дрызнь!

Ненавижу

всяческую мертвечину!

Обожаю

всяческую жизнь!

Вторая основная линия касается извечно актуального противостояния лирика и общественного поэта. «Вред — мечта, — пишет Маяковский, — и бесполезно грезить», когда «надо весть служебную нуду»:

Только

жабры рифм

топырит учащённо

у таких, как мы,

на поэтическом песке.

Футуристами «лирика / в штыки / неоднократно атакована» в поисках «речи / точной / и нагой»,

Но поэзия —

пресволочнейшая штуковина:

существует —

и ни в зуб ногой.

Поэзия существует, поскольку существует любовь, — в новом обществе тоже, вопреки всем аскетичным идеалам:

Говорят —

я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!

Entre nous…

чтоб цензор не нацикал.