Василий Песков - Окно в природу-2003

За деревней был луг. Весной над ним всегда с криком «чьи вы?!» летали чибисы. Сейчас не верится даже, что луг тот был - все застроено трехэтажными домами богатых людей. Дома стоят теснее, чем избы в деревне. Этот «Вавилон» тщеславия и безвкусицы заставляет обойти его стороной. Скорее, скорее в лес!

В лесу с высокими соснами чувствуешь себя, как в храме. Хор зябликов сопровождает весною. Осенью верещат на рябинах дрозды. Стучат дятлы. В ноябре низко, не боязливо летают над лесом вороны - запоминают, где что лежит, пока не засыпало снегом. Однажды в этом лесу вниманье привлек странный сучок на знакомой березе. Вгляделся - сова! Вытянулась в струнку возле ствола, уши кверху - сучок! А там, где тропинка кончается перед новой опушкой, летом мы как-то встретились с бабкой-грибницей. На ногах кирзовые сапоги, на руке, где носят обычно часы, - компас. В корзине поверх сыроежек и подосиновиков лежали три мухомора. «Едите?» - без удивленья спросил я бабку. «Ем!» - ответила она с вызовом. Мы побеседовали. Старуха рассказала, как варит она мухоморы, а я вспомнил встречу с лесниками в Германии, демонстративно они клали в котел мухоморы, и я тогда впервые узнал: кипячение разрушает яд у многих грибов. (Но только не у бледной поганки!)

Лес Средней полосы от тайги отличается тем, что чащи в нем перемежаются полянками. Идти по такому лесу весело и приятно. И на открытых местах можно увидеть животных, хотя днем полян они избегают. Выходя из леса на поле, у края которого вертится спрятанная в полупрозрачном шаре гребенка локатора Внуковского аэродрома, я увидел, как пара воронов, пикируя, сопровождала кого-то бежавшего в травах. Кабан! Занятно было наблюдать эту картину на фоне торчавшей из-за горизонта башни Московского университета. На этой же поляне спугнул я однажды всегда неохотно взлетающего коростеля. В вихляющем полете он выскочил почти из-под ног и, поспешая, ударился о загородку садового поселенья. Помню струнный звук проволоки. Но коростель остался жив или по крайней мере сумел скрыться в траве.

Далее поляну обтекающий ее лес украшает стайка берез. В первые годы хожденья на березах зимой я видел тетеревов. Позже весной находил места их ночлегов в снегу. Было это почти что рядом с Москвой. Сейчас в это трудно даже поверить.

А за поляной - снова лес, обезображенный на краю громадной свалкой. Тут кормятся тучи московских ворон и одичавшие собаки, а в последние годы и люди. Некоторые летом устраиваются жить в лесу. На моем маршруте возле ручья появились четыре землянки. Входы в них завешаны мешковиной, а одна - с дверью, принесенной со свалки. На ней сохранилась золоченная по стеклу надпись: «Отдел кадров».

Воспоминания ночью, все это знают, цепляются друг за друга, как конторские скрепки. За лесным пристанищем бездомных однажды поздней осенью мы с внуком увидели зайца. Он готов был встретить зиму - сиял белизной. Но снега не было, и заяц понимал, как заметен в черном лесу, - лежал, прижавшись к коряге, и вскочил ошалело почти из-под ног. Мы долго видели мелькавший между деревьями белый комок. Кстати, белеют зайцы не от холода, как многие полагают, а от сокращения светлого времени суток.

А если пойти в сторону, куда побежал заяц, то наткнешься на две оплывшие, заросшие бурьянами воронки. С этой стороны летом 41-го года летели ночами к Москве немецкие бомбардировщики. Им преграждали путь истребители, и немцы спешили «разгрузиться» - бросали бомбы куда попало. Две из них оставили след в «моем» лесу. Я непременно возле этих «ямочек» останавливаюсь - отхлебнуть чаю из термоса и оглядеться. Однажды вздумал фотографировать ос, поселившихся в одной из воронок. Одна меня укусила в запястье - ранка не заживала дней десять.

Вблизи воронок в июне всегда найдешь землянику. Однажды я всматривался в траву - не поспела ли? Решил, что рано еще. А глянув в бинокль на дупло дятла, увидел подлетевшую птицу с красной ягодкой в клюве - дятел уже проведал: поспела.

От следа войны тропинка ведет меня к текущему лесом ручью. Ширина его - можно перешагнуть, но пригнувшись, видишь маленьких рыбок. Живут! На косогоре возле ручья кучно растут дубы. Глядя издали, скажешь, что это одно громадное дерево с роскошной кроной. На самом деле это семейка дубов. Я называю ее «Двенадцать братьев». Человек ли закопал тут расчетливо в землю дюжину желудей или, может быть, сойка или залетная из таежных краев кедровка спрятали желуди и забыли о них. И вот живет уже поди больше ста лет семья великанов. Два крайних дуба начали сохнуть, и кто-то пометил их красной краской - знаки, что надо срубить. Но время такое - не сделали эту работу. Стоят старики уже лет десять помеченными. Подходя, я провожу ладонью по их шершавой коре: «Живы? Я рад вас видеть!»

Вблизи от дубов как-то сразу, в одну весну, возникла «слобода», как я называю «старых русских». Лесную поляну вскопали под клочки огородов и заставили шалашами, домишками из фанеры или просто укрепили кровлю на шатких кривых столбах. С весны до осени копошатся тут люди: что-то сажают, поливают, накрывают пластиком. Как положено, есть тут чучело - отпугивать птиц, проволочные ограды, увешанные жестянками от консервов, - отпугивать кабанов. На одной из «фазенд» фанерный лист с надписью «Шестизвездный отель».

Летний приют от житейских бурь нашли тут старый геолог, пенсионеры-учителя, несколько рабочих с закрывшегося московского завода - всего человек сто. Хорошие, добрые люди! Печально, что многим из них уже не придется увидеть ничего радостного, кроме этих маленьких огородов и «цыганских» построек, где можно укрыться от солнца или дождя. Наведывался сюда лесник - сказать, что место захвачено не по закону, что всех отсюда приказано сковырнуть. «Вы ИХ вон сковырните сначала!» - сказал леснику геолог, указывая в сторону невидимых за лесом кирпичных замков возле Картмазова.

От огородов и «Двенадцати братьев» моя тропа над ручьем идет по чаще, переплетенной хмелем, черемухой, бересклетом, до старой, заросшей межевой канавы. К ней я иду всегда крадучись. Из канавы на обширной поляне есть шансы увидеть что-нибудь интересное. До морозов зимы 79-го года был тут совхозный сад, и я два раза видел, как, задрав голову, хрумкал еще незрелые яблоки лось. Убитый морозами сад свели, и сюда, уже на овсяное поле, даже днем приходят мышковать лисы. Однажды мы с приятельницей увидели облезлую, может, линявшую, а может, больную бешенством Лизавету. Нам надо было поле переходить, и я решил испугать мышатницу выстрелом из ракетницы. Шипящий огонь упал перед носом лисы. Она пружиной взвилась и с испугу кинулась в канаву, где мы сидели. Пришлось выстрелить еще раз, чтобы лиса сообразила, куда следует убегать.

А однажды застал я лису в самой канаве. Совхоз «Коммунарка» высыпал тут испорченное зерно. Конечно, весь мышиный народец в округе проведал об этом богатстве. А лиса, застав тут скопище грызунов, опьянела от хруста костей и не заметила, как подошел я вплотную. Увидев меня из канавы, лисица прыгнула и, мазнув по куртке моей хвостом, скрылась в зарослях ежевики.