Борис Березовский - Искусство невозможного (в 3-х томах)

— Вам как всенародно нелюбимому это должно быть приятно.

— Мне это — никак. Потому что политику в России делает не народ, а тысяча человек. Потому что деньги — это основной инструмент влияния на политику. Мое глубокое убеждение, что все, что мы делаем, мы делаем для себя. И грудью на амбразуру, и пулю в лоб — это тоже для себя, только потому, что по-другому не можешь. Вопрос в другом: когда ты это делаешь для себя, другим

это — как? Почему мне так легко живется? Потому что я считаю, что то решение, которое выгодно мне, совпадает с выгодой России. Не сиюминутной. Стратегической.

Что же до личного моего отношения, я считаю Примакова самым непорядочным человеком из тех, которых встретил в жизни. Он два раза произнес слова, которые ни один человек, имеющий хоть какие– то ограничения в жизни, не должен произносить. Он мне врал в лицо, клянясь памятью сына.

— Борис Абрамович, по-моему, вы притворяетесь. Человек, который научился даже на встречу с премьером России брать пистолет, вряд ли может придавать такое значение словам, даже лживым.

— Лживые слова ранят не меньше действий. Переживания могут быть страшнее физической боли. Я вообще весь мир воспринимаю только через чувства. У меня нет памяти на факты, у меня есть память на чувства. Я не понимаю чувств других людей. Я понимаю только, умный он или неумный. Но я не понимаю, предатель человек или нет. Любит или не любит. Больше того, я не хочу это выяснять, я не хочу тратить время на то, чтобы думать: доверять или не доверять людям. Потому что, даже если меня обманывают, я все равно считаю себя достаточно сильным, чтобы пережить этот обман.

— Итак, если вы такой сильный, почему вы в Лондоне, а не в Кремле?

— Я допустил одну системную ошибку. Я считал, что главная сила, противостоящая реформам, — это коммунисты. А это — ФСБ, точнее, КГБ СССР.

— Эта же идея проводится в книге Литвиненко и Фелынтинского «ФСБ взрывает Россию» и звучит неубедительно. Они пытаются найти— и находят — буквально два-три примера старых генералов ФСБ, перешедших на работу в крупные компании. Кажется, это Бобков у Гусинского и Николаев — в МИКОМе. И где тот Гусинский? И где тот МИКОМ? Какое братство, когда коллеги съели Бобкова?

— Эта организация осталась как братство духа, братство по преступлениям. КГБ был становым хребтом Советского государства, его составляли люди, которых учили совершать преступления и которым объясняли, что это не преступления. И эти люди никуда не исчезли. Да, КГБ распался на много конкурирующих групп, обслуживающих свои или чужие интересы. Но оказалось, что дезинтеграция была просто формой мимикрии. Возьмите Александра Коржакова. Этот человек был личным охранником Андропова. Этого человека десять раз просветили насквозь. И вы думаете, что такой человек добровольно пошел за отставленным Ельциным? Я наблю-

дал, как Ельцина старались споить, превратить в ноль, — вы думаете, это тоже случайно?

— Если ФСБ такая сильная, почему ни один олигарх не вышел из рядов ФСБ?

— Ни один олигарх не лег под бандитов. Кто лег, давно или в земле, или нищий. Ни один олигарх не вышел из чекистов и не лег под чекистов. Потому что главное, что есть у олигарха, — это свобода. Олигарх — это человек, который сам принимает решения и отвечает за них.

Возьмите меня. В 89-м году я ушел в бизнес из научного института, где проработал двадцать с лишним лет. Мне говорили: ты сумасшедший. Зачем? У тебя есть перспектива стать директором института. Сейчас бы, наверное, стал…

Никто никогда не продавал в России иномарки. Мы привезли первую партию — 886 «фиатов». Мы взяли кредит 7 миллионов долларов, выложились до копейки, мне говорили: ты сумасшедший. Их никто не купит. Их по дороге растерзают.

И вот приходит замдиректора «АвтоВАЗа» — и стоят эти «фиаты» на стоянке, как летающие тарелки с Марса. Никто не верил, что можно акционировать Центральное телевидение. В рекламе бардак, все ведущие телевизионщики распилили время по часам, вокруг бандиты. Я верил, что можно.

Я и все олигархи делали то, во что никто не верил. Понятно, что в ГБ таких людей не было от природы. Кто шел в ГБ, уже принял решение, что им будет управлять чужая воля. Поэтому я утверждаю, что ФСБ пришла к власти и ничего не сможет сделать. Потому что они всегда были слугами. Они не умеют формировать цели и принимать решения. Они умеют исполнять решения. Воли у них нет. Поэтому я и говорю, что эта власть обречена.

— И у Путина тоже нет воли?

— Мне казалось, что Путин — самостоятельный человек. Он сам отказался от предложения губернатора Яковлева войти в его команду после поражения Собчака на выборах в Питере. Он сам отказался от приказа Примакова шпионить за Явлинским, он самостоятельно принял решение противостоять Примакову, а не лечь под него. Но оказалось, что Путин не в состоянии сам формулировать цели. Гэбистские инстинкты взяли верх.

Он пытается построить авторитарное общество, но чтобы построить авторитарное общество, чтобы люди не могли возражать любым его действиям, мало укротить Совет Федерации, парламент и телеви-

дение. Надо переделить собственность. Почему в 17-м передел собственности сопровождался гражданской войной, а в 90-х — нет? Потому что в 17-м отбирали у конкретных людей, а в 90-х — у государства. И вот сейчас придется отбирать у конкретных людей. Не получится без большой крови.

— Но ведь в России идет постоянный передел собственности. Хватают все, что приглянулось. Что же — у Путина не получится, а у Дерипаски получается?

— Конечно. У тех людей, которые умеют принимать решения, получится. У тех, кто не умеет, не получится. Путин не понял, что нельзя быть авторитарным наполовину. Либо не угрожай — либо выполняй угрозы, иначе никто тебя бояться не будет. Вот сидит Березовский в Лондоне — живой, все начинают спрашивать: почему? Как это может быть сильным режим, который не может уничтожить одного человека? Вместо того чтобы действовать, письма дурацкие мне шлет с угрозами.

— На чем впервые вы разошлись с Владимиром Путиным?

— Мы разошлись еще до его избрания. По вопросу о Чечне. Я считал, что войну в Чечне надо заканчивать. Потом по вопросу о Совете Федерации. Когда я понял, куда движется Путин, я просчитал варианты. Я понял, что если я с Путиным, я буду последним, кого повесят. А если отойти, есть шанс выжить. Это было системное решение. Я тогда еще не связывал сентябрьские взрывы 99-го года, организованные ФСБ, с его избранием в президенты.

— Как это вы, с вашим системным мышлением, и — не знали? Про взрывы, кажется, в газетах писали. Не знаю, кто взрывал эти дома, но представляете, что было бы, если бы Доренко пилил не ногу Примакова, а Рязань? Никакого бы Путина в президентах не было.