Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

В сентябре Ленин выступил инициатором высылки цвета русской интеллигенции за границу. По его инициативе в изгнание отправились такие блестящие умы России, как Бердяев, Флоренский, Розанов и многие другие. Тогда же он сделал новую попытку сблизиться с Троцким, который уже почти целый год находился в состоянии конфронтации с ЦК. Еще 11 апреля на заседании Политбюро Ленин предложил ему место своего заместителя в Совнаркоме. Однако тот отказался, потому что не хотел терять контроль над вооруженными силами и был согласен заниматься экономикой только под его жесточайшим контролем. Ко всему прочему, он не имел ни малейшего желания работать в «общей команде», да еще с людьми, которые не являлись членами Политбюро.

Ленина покоробил не столько тон Троцкого, сколько его отказ. Тем не менее в сентябре он попросил Сталина поставить вопрос о назначении Троцкого своим заместителем на Политбюро. Тот снова отказался, и тогда Сталин внес предложение осудить его позицию.

Правда, в воспоминаниях самого Троцкого вся эта история выглядит несколько иначе. «Вам, — якобы сказал ему Ленин, — необходимо стать моим заместителем. Положение такое, что нам нужна радикальная личная перегруппировка. Я опять сослался на «аппарат», который все более затрудняет мне работу даже по военному ведомству. «Вот вы и сможете перетряхнуть аппарат», — живо подхватил Ленин, намекая на употребленное мною некогда выражение.

Я ответил, что имею в виду не только государственный бюрократизм, но и партийный; что суть всех трудностей состоит в сочетании двух аппаратов и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей... Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром:

«Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?»

Я рассмеялся от неожиданности. Оргбюро означало самое средоточие сталинского аппарата.

«Пожалуй, выходит так».

«Ну что же, — продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, — я предлагаю вам блок: против бюрократов вообще, против Оргбюро в частности».

«С хорошим человеком лестно заключить хороший блок», — ответил я. Мы условились встретиться снова через некоторое время».

Откровенно говоря, ничего удивительного в такой беседе не было. Ленин уже начинал задыхаться от окружавшего его практически на всех уровнях бюрократизма и мог видеть своего соратника в борьбе с ним именно в Троцком. Хотя бы потому, что сам Лев Давидович так и не смог погрязнуть в нем, практически ничего не делал. И, как мы увидим ниже, он же был и одним из тех немногих, кто пытался бороться с ним...

Но все это будет потом, а пока Ильич мужественно боролся с тяжелой болезнью и уже 12 июля писал своему главному секретарю Фотиевой о своем выздоровлении. В чем оно выразилось? Да пока только в том, что его почерк начинал «становиться человеческим». На следующий день Ленина посетил Сталин, которому врачи запретили говорить с больным о... политике. Что вызывало у него страшное веселье. И он вместе с Лениным от души смеялся над глупыми эскулапами, которые не могли понять такую простую и само собой разумеющуюся вещь, что «профессиональным политикам нельзя не говорить о политике!»

Что же касается самого вождя, то Сталин нашел его полным желания работать. «Видно, что изголодался, — писал он в «Правде» о своем посещении. — Процесс эсеров, Генуя и Гаага, виды на урожай, промышленность и финансы — все эти вопросы мелькают один за другим...»

Вождь и на самом деле быстро поправлялся, и та же «Правда» уже 29 июля сообщила, что Ленин больше не больной, а находится в отпуске. В начале сентября Сталин снова посетил Ленина и с большим удовлетворением отметил, что он окружен грудой книг и газет. Нет больше следов усталости, переутомления... Спокойствие и уверенность вернулись к нему полностью. Наш старый Ленин, хитро глядящий на собеседника, прищурив глаз...»

Вот так же, «прищурив глаз», по всей видимости, смотрел Ленин и на представленный Сталиным в августе 1922 года проект нового государственного устройства страны. Только вместо хитрости в этом прищуре была досада: известный «специалист по национальному вопросу» предлагал сделать РСФСР единым советским государством, с вхождением в нее Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии и Армении на правах автономии.

Как всегда, Сталин выступил все понимающим миротворцем и попытался сблизить позицию Зиновьева с точкой зрения на государственное устройство Раковского. И если первый предлагал отбросить пустую фразеологию и создать откровенно унитарное государство, а второй выступал за конфедерацию, то сам Сталин стоял за замену «фиктивной независимости настоящей внутренней автономией». Говорил ли в нем уже тогда тот самый государственник с имперским мышлением, в которого он уже очень скоро превратится? Кто знает... Может быть, и говорил.

Но в данном случае гораздо важнее было то, что думал и говорил по этому поводу Ленин. А он был однозначен: «Спешите, батенька!»

Мало того, что Сталин не учитывал настроение «социал-независимцев», которые и без того рассматривали практически любое вмешательство центра «как обман и лицемерие со стороны Москвы», так он еще и напрочь забыл о мировой революции. Вождь по-прежнему верил в скорую революцию в Германии, которая, став советской, не смогла бы войти в состав РСФСР. Да и угнетенным по сей день народам Азии надо было показать, что вновь образованные советские республики войдут в добровольный союз.

Ленин вызвал Сталина в Горки и потребовал внести в тезисы значительную поправку, которая придавала им совершенно иной смысл. И теперь вместо «вступления» в РСФСР речь шла о «формальном объединении вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии». Сталин сопротивлялся, как мог, разговор шел на повышенных тонах, и ушел он, крайне недовольный собой и Лениным. Да и чему ему было радоваться? С подачи самого Ильича он мнил себя великим специалистом по национальному вопросу, и тем не менее вождь устроил ему настоящую выволочку на виду у всей партии. В общем-то они расстались по-доброму. Да и что особенного в теоретическом споре. Мало ли их было среди большевиков в то время практически по всем вопросам.

И тем не менее Сталин почувствовал в вожде нечто такое, что наводило его на не совсем приятные размышления. После их споров что-то изменилось в нем. И, вполне возможно, что раз и навсегда. Но переступить через себя он уже не мог, и когда Каменев после беседы с Лениным в Горках сообщил ему о том, что «Ильич собрался на войну «в защиту независимости», он резко ответил: «Нужна, по-моему, твердость против Ильича».