Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Возмущенная «девятка» ответила письмом «О фракционной платформе четырех», одно название которого уже ставило Зиновьева и его сторонников в оппозицию к партии. Ваш документ, писал Сталин со товарищи, является полностью «лицемерным и беспринципным», а его истинной целью является не забота о партии и государстве, а новый кризис в руководстве страны.

Сталин был разозлен настойчивостью и неуступчивостью Зиновьева и Каменева и намеревался разобраться с ними уже по-серьезному. И тем не менее Крупская написала в ответном послании: «Ваши обвинения — либо плод больных нервов, либо недостойный шахматный ход, мелкий прием борьбы». Как бы там ни было, еще больше нагнетать атмосферу стороны не решились и перед октябрьским пленумом ЦК с огромным трудом договорились не выносить свои противоречия за пределы кулуарной риторики.

Зиновьев согласовал резолюцию Ленинградской областной организации с Политбюро, а Бухарин «признал» ошибочность своего лозунга «Обогащайтесь!», который так травмировал нежные революционные души Зиновьева, Каменева и Крупской.

Отказ Бухарина от совершенно естественного для любой нормальной страны лозунга означал не только известную капитуляцию самого Николая Ивановича, но и, как это ни прискорбно, крах всей аграрной политики. И именно тогда, осенью 1925 года, были заложены основы той политики, в результате которой был поставлен крест на ленинском плане создания класса цивилизованных кооператоров.

И чтобы лучше понять, почему это случилось, надо посмотреть, что же происходило в это время с тем самым «лицом», каким партия повернулась к деревне. А не происходило ничего хорошего. Для деревни. По той простой причине, что мало было повернуться к ней лицом, надо было еще эту самую деревню знать. Партия деревню так и не узнала, и именно поэтому ее аграрная политика была обречена. С одной стороны, большевики видели экономическую необходимость сделать крестьян богаче, с другой — они так и не смогли удержаться от борьбы с фантомом «кулака», не имея даже точного определения этого понятия.

И именно поэтому все дискуссии в партии о кулацкой опасности основывались на неадекватной классовой модели крестьянства, принятой на вооружение большевиками и свидетельствовавшей скорее о страхе за существование правящей партии, чем о заботе о самой деревне и понимании происходящих в ней реальных социальных процессах.

Ну и само собой разумеется, что взгляд большевиков на деревню с позиции классовой борьбы был совершенно несовместим с политикой развития производительных сил сельского хозяйства. Руководители страны явно переоценивали процесс дифференциации деревни, которая в 1920-е годы все еще находилась в стадии экономического возрождения.

Сыграло свою отрицательную роль и то, что слова «кулак» и «бедняк» использовались партийными лидерами чаще всего как средство политической борьбы, а не как понятия социального анализа. И как это ни печально для руководства страны, крестьяне понимали ситуацию в деревне куда лучше высокопоставленных авторов партийной аграрной политики. «Если при определении кулака, — говорил один из крестьян, очень тонко уловивший противоречие между политикой классовой борьбы и курсом «лицом к деревне», — принимается во внимание мощность хозяйства, то тогда не нужно власти писать и говорить об улучшении сельского хозяйства в общем, так как известно, что улучшенные формы землепользования делают хозяйство мощным».

Однако никто и не собирался прислушиваться к голосу тех самых людей, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор. Страх перед крестьянской контрреволюцией и превращении нэпа экономического в нэп политический направлял дискуссию о социальном расслоении деревни на неверный путь и стал одним из основных мотивов радикального «решения» крестьянского вопроса к концу десятилетия. И в то время как «ленинградская оппозиция» сталинско-бухаринскому руководству продолжала нападки на решения XIV партконференции, расценив их как откровенную поддержку кулака, председатель правительства Рыков всячески защищал аграрную программу партии.

«Строить могучую сеть кооперативных организаций, охватывающих со всех сторон крестьянскую экономику, на одной бедноте, — говорил он, — на разжигании антагонизма между нею и середняками, на обострении классовой борьбы между нею и кулаком, даже самые «ультралевые» деревенские работники, не смогут».

Что же касается выступившего еще в июне вместе с Молотовым и Андреевым против бухаринского лозунга «Обогащайтесь!» Сталина, то он, как всегда, выжидал.

В сентябре состоялся пленум ЦК, посвященный «работе среди деревенской бедноты». Молотов, надо полагать, с подачи Сталина потребовал создания групп бедняков по «совместному с середняками выдвижению кандидатов при перевыборах».

Так, в какой уже раз политика оказалась довлеющей над экономикой. Сталину очень не нравилось, что в сельсоветах первую скрипку стали играть «умные и опытные» кулаки, и он стремился вытеснить их оттуда любой ценой. Потому он и требовал организовать бедноту «для руководящей работы во всех общественных органах деревни, поскольку только она (беднота) считалась «наиболее крепкой опорой коммунистической партии в деревне». Что в конечном счете эту самую деревню и сгубило. Опора на бедноту хороша тогда, когда надо сжигать помещичьи усадьбы и бунтовать. Что же касается строительства, то ничего хорошего от «бедноты» ждать было нельзя.

И уже осенью 1925 года в политике партии явно наметился новый поворот. И как это ни печально, но он стал отнюдь не тем тактическим маневром, с помощью которого партия собиралась «сгладить опасения бедняков и идейных активистов», а пока еще неявным отказом от провозглашенной на XIV партконференции политики «лицом к деревне». Чисто экономические факторы 1924—1925 годов во многом были следствием непродуманной аграрной политики.

Расчет на рекордный урожай 1925 года, который позволил бы совершить за счет экспорта зерна большой скачок в промышленности, не оправдал себя. Из-за дороговизны промышленных товаров крестьяне не спешили продавать хлеб, рассчитывая на увеличение цены. Это привело к значительному замедлению хода хлебозаготовок, в результате чего пришлось вместо запланированного экспорта ввозить хлеб.

Большую роль сыграли и очень низкие по сравнению с частным рынком расценки, по которым кооперативы и госзаготовители расплачивались с крестьянами, что отрицательно отразилось на хлебозаготовках. В конце концов, даже урезанный план оказался невыполненным. Вместо ожидаемой прибыли в 35 миллионов рублей имел место дефицит в 80 миллионов рублей. Надежды на быстрый рост промышленности рухнули, а план Госплана, Рыкова и Каменева был перечеркнут «планом» крестьянина, а также «планом» мирового рынка, основанном на снижающейся цене на хлеб.