Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Но каким бы растроганным он ни выглядел, его чувства и разум даже в тот момент существовали как бы отдельно друг от друга. И уже тогда он думал о той жестокой борьбе, которую его союзники уже очень скоро начнут против него.

Впрочем, существует и другая точка зрения на то, что произошло тогда в Ялте. Что бы там ни говорили о военных и дипломатических талантах Сталина, дело было отнюдь не в них, и такими сговорчивыми и покладистыми и Черчилля и Рузвельта сделало не прекрасное логическое мышление Сталина, а уже почти стоявшие у ворот Берлина советские войска. И именно они являлись в данном случае самым лучшим аргументом.

Была еще одна довольно важная причина успеха Сталина в Ялте. Медицинская. И если мы вспомним, что в Крым все три руководителя государств прибыли в сопровождении своих врачей (Сталина сопровождала целая бригада во главе с его личным врачом В. Виноградовым), то многое станет ясным. И чего в этом отношении стоит только одна фраза Филиппа Ваденберга: «Три человека, сидевшие под надзором и опекой своих личных врачей, торговались о дележе добычи, подобно трем одряхлевшим беззубым львам».

Особенно удручающе выглядел Рузвельт. «За восемь месяцев до конференции, — писал президент Американской врачебной палаты, — Рузвельт перенес инфаркт... страдал от отека печени и одышки... Он стал вспыльчивым и очень нервничал, если ему приходилось долго концентрировать внимание на чем-то. Когда обсуждение касалось вопроса, требовавшего длительного размышления, он предпочитал сменить тему».

А вот что писал о пребывании Рузвельта в Ялте личный врач Черчилля Моран: «Раньше, если Рузвельт оказывался недостаточно знаком с какими-либо обсуждавшимися фактами, ему приходил на помощь его интеллект... То, что я здесь наблюдаю, заставляет меня усомниться в том, что он в состоянии справиться со своей миссией».

Да и большой любитель армянского коньяка был в Ялте только тенью недавнего Черчилля. Премьер Британии был настолько подвержен депрессиям, что уже летом 1944 года заявил все тому же Морану, что очень боится покончить с собой. В чем и не было ничего удивительного: начиная с 1944 года Черчилль страдал временной потерей памяти. «Похоже, — писал в своем дневнике 28 марта 1944 года начальник британского генерального штаба генерал А. Брук, — что он не в состоянии сосредоточиться даже на пару минут и все время отклоняется от темы».

Что касается самого Сталина, то его физическое состояние произвело на западных врачей далеко не самое благоприятное впечатление. Он был крайне утомлен, бледен и болезнен, хотя при всех официальных выходах по-отечески улыбался. Последнее время Сталин страдал высоким давлением, но, как и Ленин, не верил отечественным врачам и складывал выданные ими лекарства в ящик стола, предпочитая таблеткам испытанное народное средство в виде йодных капель и парную баню, которой всегда приписывал чудодейственные свойства.

Но даже в таком состоянии Сталин выглядел более здоровым по сравнению с обессилевшими Черчиллем и Рузвельтом, с огромным трудом добравшимися до Ялты. Конечно, никто не собирается отнимать у него его умение вводить оппоненток в заблуждение и обманывать там, где, казалось бы, уже невозможно обмануть. И все же в значительной степени своими успехами он был обязан куда как плачевному состоянию своих «друзей-противников».

Ничто не проходит в этом мире бесследно, и та стойкость и выдержка, которые Сталин продемонстрировал в Ялте, дорого обошлись ему. Сразу же по возвращении в Москву он стал жаловаться на сильную головную боль, тошноту, позывы к рвоте и головокружение. Еще через несколько дней он ощутил нестерпимую боль в области сердца, словно его грудную клетку кто-то стягивал стальной лентой.

Срочно вызванный к вождю профессор Мясников очевидных признаков какого-то заболевания не обнаружил, однако явные симптомы стенокардии и внезапное падение давления заставили его и его коллег заподозрить у Сталина инфаркт. Что и подтвердила электрокардиограмма, указавшая на наличие локального инфаркта верхушки сердца. Само собой разумеется, что всем имевшим отношение к этой электрокардиограмме было под страхом смерти приказано молчать, что не спасло Сталина от повторного инфаркта, случившегося в конце апреля.

Несмотря на сильное недомогание, Сталин продолжал работать на пределе сил и в начале марта 1945 года впервые заговорил с Жуковым о Берлинской операции. Маршал приехал к нему на дачу, и они долго гуляли по лесу. Сталин чувствовал себя плохо, выглядел усталым и, к удивлению маршала, вдруг стал рассказывать ему о своем детстве. Ну а затем он приказал ему, так и не сумевшему пока выйти на Берлин, оставить эту затею и освободить Померанию. Получил столь необходимую передышку и Конев, которому было приказано заняться Верхней Силезией. По всей видимости, эти в общем-то странные решения Сталин принял уже после того, как Эйзенхауэр сообщил ему, что основной удар союзников будет нанесен не по Берлину, как того требовал Монтгомери, а в направлении Эрфурт—Лейпциг—Дрезден.

Но в то же время он уже прекрасно видел, как трудно ему придется с союзниками после войны. Да и сейчас он совсем не был уверен в том, что и Англия и США будут всячески способствовать Гитлеру в его агонии, хотя бы только потому, чтобы не дать советским войскам войти в Берлин первыми.

Особенно хотелось первым завладеть Берлином Черчиллю, и вот что он писал по этому поводу Рузвельту: «Если они (русские. — Прим. авт.) захватят Берлин, то не создастся ли у них преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем».

И Сталин не ошибся: чего-чего, а трудностей после войны с союзниками у него будет предостаточно. Но все это будет потом, а пока он ответил Эйзенхауэру, что восхищается принятым решением по нанесению главного удара, поскольку Берлин, по его словам, «утратил прежнее стратегическое значение». И именно поэтому, продолжал он, брать немецкую столицу будут «лишь второстепенные советские силы».

Все это была, конечно, игра, и, направив Эйзенхауэру свои поздравления, Сталин принялся делать все с точностью до наоборот. Ни о каких «второстепенных» силах не могло быть и речи, и взять Берлин первыми и без союзников было не только делом чести, но и вечным символом победы Советского Союза над Германией.

1 апреля 1945 года Сталин вызвал в Москву Жукова и Конева.

— Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники? — спросил он.

И хотя на подготовку столь внушительной операции у их армий была всего неделя, оба полководца заверили вождя в том, что Берлин будут брать они.