Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Рузвельта на этой встрече уже не было, и умершего президента США заменил Трумэн: Конечно, он не шел ни в какое сравнение с тем полуживым Рузвельтом, которого привозили в Ялту. Однако отсутствие политического опыта не могло заменить никакое здоровье. Трумэн оказался совершенно не готовым к переговорам такого уровня и выделялся в Потсдаме лишь своим двухбортным костюмом.

Черчилль прибыл в Потсдам настолько сдавшим, что надо было удивляться уже не тому, как он будет вести столь сложные переговоры, а как он вообще добрался до Потсдама. Впрочем, до окончания конференции он не доработает, и интересы Великобритании, а вместе с ней и всего Запада будет отстаивать лидер победивших на выборах лейбористов Эттли. «Как же ничтожна западная демократия, — едва слышно скажет Сталин Молотову, когда новоиспеченный британский премьер впервые войдет в зал заседаний, — если дает право менять великого Черчилля на жалкого Эттли...»

Как и всегда, конференция сразу же превратилась в самый обыкновенный торг, и Сталину очень пригодились его «настойчивость и упорство». Не обошлось и без конфликтов. Один из них разгорелся из-за германского военного флота, большинство кораблей которого уже попало в руки союзников. Но стоило только Сталину, который с помощью полученных им от Германии кораблей намеревался создать мощный океанский флот, потребовать свою «долю», как Черчилль высказался против. С трудом сдерживая раздражение, Сталин напрямую спросил британца, почему он отказывает СССР в получении его в общем-то законной части флота.

— Я не против, — ответил Черчилль. — Но раз вы задаете мне вопрос, вот мой ответ: этот флот должен быть потоплен или разделен.

— А вы сами за потопление или за раздел? — последовал новый вопрос советского лидера.

— Все средства войны — ужасная вещь, — уклончиво ответил Черчилль.

Сталин едва заметно усмехнулся. По каким-то ведомым только ему причинам британский премьер имел в виду только те «средства», которые имелись у других государств.

— Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, — резко произнес Сталин, — то он может потопить свою долю, я же свою топить не намерен!

И вот тут-то Черчилль сделал непростительную ошибку, с вызовом заявив:

— В настоящее время почти весь германский флот в наших руках!

— В том-то и все дело, — усмехнулся Сталин. — Именно поэтому нам и надо решать этот вопрос...

На следующий день вокруг германского флота разгорелась новая и еще более ожесточенная дискуссия. И в конце концов, разгневанный Сталин заявил:

— Я бы хотел, чтобы была внесена ясность в вопрос о том, имеют ли русские право на одну третью часть военно-морского и торгового флота Германии. Мое мнение таково, что русские имеют на это право, и то, что они получат, они получат по праву. Я добиваюсь только ясности в этом вопросе. Если же мои коллеги думают иначе, то я хотел бы знать их настоящее мнение. Если в принципе будет признано, что русские имеют право на получение трети военного и торгового флота Германии, то мы будем удовлетворены...

Понимая, что нельзя до бесконечности испытывать терпение Сталина, союзники, в конце концов, согласились разделить доставшиеся им трофеи на три равные части по жребию.

Острые столкновения вызвал и вопрос о репарациях. Еще до конференции Сталин отдал приказ вывозить из своей зоны все, что только можно было вывезти. Но теперь Сталин претендовал и на свою долю репараций из остальной Германии. Особенно его интересовал находившийся в сфере английского влияния Рур, который он бы не прочь сделать зоной четырехсторонней оккупации. Однако вместо ожидаемых им 10 миллиардов долларов Сталину пришлось довольствоваться только тем, что каждая держава имела в своей зоне и тем дополнительным процентом промышленного оборудования в западных зонах, которое не требовалось для германской экономики мирного времени.

В не менее напряженной обстановке проходил обсуждение и вопрос о будущем Германии. Как и в Тегеране, союзники заговорили о ее расчленении, и Сталину снова пришлось проявить настойчивость.

— Это предложение мы отвергаем, — заявил он, — оно противоестественно: надо не расчленять Германию, а делать ее демократическим, миролюбивым государством...

Хорошо усвоив уроки Версаля, союзники не стали торопиться, и в заключительном коммюнике конференции речь шла о чем угодно, но только не о политическом будущем и границах Германии после окончания оккупации. Созданный специально для этой цели Совет министров иностранных дел должен был подготовить договоры сначала с Италией и бывшими сателлитами Германии и только после этого предполагалось вернуться к вопросу о самой Германии.

Ну а поскольку эта эпопея была рассчитана на несколько лет, то стало совершенно ясно, что ни Запад, ни сам Сталин просто не знали, что же надо делать. И по своей сути, это был худой мир, который, как известно, лучше доброй ссоры... Острые дискуссии разгорелись также из-за границ Польши, которая, согласно решению Крымской конференции, должна была в качестве компенсации за территориальные потери в пользу Советского Союза продвинуть свои границы на западе до реки Одер.

Что же касается ее южных границ (проходить ли ей до Восточной или Западной Нейсе), то о них в Ялте не было сказано ни слова. И можно себе представить крайнее недовольство союзников, когда они уже в Потсдаме узнали о том, что Сталин решил этот вопрос и, ни с кем не советуясь, включил Силезию в число других районов Германии, переданных польской администрации.

Черчилль негодовал. Но... что он мог сделать, если все спорные территории были заняты Советской Армией? Заставить ее уйти силой? Это было нереально...

Во многих посвященных ему книгах Сталина будут называть императором, и вряд ли бы он таковым стал, если бы не попытался исполнить в Потсдаме вековую мечту российских царей и не заполучить Черноморские проливы, вокруг которых испокон веков крутилась мировая политика. А заодно и вернуть отданные Турции в 1921 году земли.

Теперь речь шла о совершенно свободном проходе через проливы советских военных кораблей и создании там советской военной базы. И вследствие глубоких изменений, происшедших особенно в течение Второй мировой войны, Сталин пошел на денонсацию советско-турецкого договора о дружбе и нейтралитете от 1925 года.

«Этот договор (имеется в виду Конвенция о проливах в Монтре в 1936 году, которая, по словам Сталина, была «целиком направлена против России». — Прим. авт.), — говорил вождь еще в Ялте, — устарел и изжил себя... Турции дано право закрывать проливы, когда она этого пожелает. Необходимо изменить... порядок без ущерба для суверенитета Турции».