Корней Чуковский - Дни моей жизни

7 декабря . Вчера привез М.Б-ну из больницы. Едва жива. Читал ей «Холодный дом». Получил от Е.В.Тарле замечательное письмо {4} .

4 марта . Солнце. Теплынь. Сижу на ул. Горького с раскрытым окном. Позвонил Леонов. Не хочу ли проехаться в Переделкино? Заехал за мною, — в пути стал рассказывать свой роман — о девушке Поле, ее отце, ученом лесоводе, его враге и сопернике, о гибели летчика Мациевича, о провокаторе Селезневе и т. д., и т. д. Роман сразу в двух эпохах — то возвращается к 1905–1908 гг., то движется в 1941—45 гг. Очень много густой психологичности, много неправдоподобия, литературности, но очень талантливо, кудряво, затейливо. Роман не без достоевщинки, очень злободневный — о лесе, — есть страницы как будто из «Бесов» — особенно когда он описывает наивное мальчишеское общество «Молодая Россия».

16 мая . Вышла Лидочкина книга «Декабристы исследователи Сибири». Там неприятная опечатка: вместо «герой Кагула» — «герой Калуги». Но все же книга отличная и будет иметь успех.

Так хочется духовной жизни, общения с людьми, как надоело одиночество! Хочется послушать хорошие лекции, поговорить о литературе.

12 июля . Каждый вечер бывает Леонов. Много рассказывал о Горьком. Бывает Пермяк, человек интересный, но не имеющий со мной ничего общего.

31 августа . Был у меня вчера Пастернак — счастливый, моложавый, магнетический, очень здоровый. Рассказывал о Горьком. Как Горький печатал (кажется, в «Современнике») его перевод пьесы Клейста — и поправил ему в корректуре стихи. А он не знал, что корректура была в руках у Горького, и написал ему ругательное письмо: «Какое варварство! Какой вандал испортил мою работу?» Горький был к Пастернаку благосклонен, переписывался с ним; Пастернак написал ему восторженное письмо по поводу «Клима Самгина», но он узнал, что Пастернак одновременно с этим любит и Андрея Белого, кроме того, Горькому не понравились Собакин и Зоя Цветаева, которых он считал друзьями Пастернака, и поэтому после одного очень запутанного и непонятного письма, полученного им от Бориса Леонидовича, написал ему, что прекращает с ним переписку {1} .

О Гоголе — восторженно; о Лермонтове — говорить, что Лермонтов великий поэт, — это все равно, что сказать о нем, что у него были руки и ноги. Не протезы же! — ха-ха-ха! О Чехове наравне с Пушкиным: здоровье, чувство меры, прямое отношение к действительности. Горького считает великим титаном, океаническим человеком.

20 марта . Я в Узком. Чтобы попасть сюда, я должен был сделать возможно больше по 12-му тому {1} . Для этого я работал всю ночь: вернее — с 1 часу ночи до 8½. Семидесятилетнее сердце мое немного побаливает, но настроение чудесное — голова свежая — не то что после мединала. Сейчас я смотрел фильм «Кавалер Золотой Звезды» {2} — убогая банальщина, очень неумело изложенная, но какая техника, какие краски, какие пейзажи.

21 марта . Мороз 7 градусов. Вышел на полчаса и назад — сдавило сердце. Корплю над 12-м томом. Вместо того чтобы править Гина, Рейсера, Гаркави, я пишу вместо них, т. к. нужно торопиться, а их нет, они в Петрозаводске, в Ленинграде, в Калининграде. Есть комментарии, которые я пишу по 5, по 6 раз. Газетные известия о бактериологической войне мучают меня до исступления: вот во что переродилась та культура, которая началась Шиллером и кончилась Чеховым.

29 марта . А.Н.Туполев очень игрив. Прошел мимо и кокетливо наступил мне на ногу. Когда меня укрывают на балконе: «прикройте ему нос — загорит — тряпочкой, вот так, а конец пусть держит зубами… Аничка, солнце греет мне попку?» и т. д.

Здесь Серова — жена Симонова — игриво-фамильярная, с утра пьяноватая, очень разбитная. «Чуковский, позвольте поправить вам волосы… Дайте вашу шапку… я надену — кланяйтесь нашей половинке».

Ровно 12 часов ночи на 1-е апреля . Мне LXX лет. На душе спокойно, как в могиле. Позади каторжная, очень неумелая, неудачливая жизнь, 50-летняя лямка, тысячи провалов, ошибок и промахов. Очень мало стяжал я любви: ни одного друга, ни одного близкого. Лида старается любить меня и даже думает, что побит, но не любит. Коля, поэтичная натура, думает обо мне со щемящею жалостью, но ему со мною скучно на третью же минуту разговора — и он, пожалуй, прав. Люша… но когда же 20-летние девушки особенно любили своих дедов? Только у Диккенса, только в мелодрамах. Дед — это что-то такое непонимающее, подлежащее исчезновению, что-то такое, что бывает лишь в начале твоей жизни, с чем и не для чего заводить отношения надолго. Были у меня друзья? Были. Т.А.Богданович, Ю.Н.Тынянов, еще двое-трое. Но сейчас нет ни одного человека, чье приветствие было бы мне нужно и дорого. Я как на другой планете — и мне даже странно, что я еще живу. Мария Борисовна — единственное близкое мне существо — я рад, что провожу этот день с нею; эти дни она больна, завтра выздоровеет, надеюсь.

Днем все повернулось иначе — и опровергло всю мою предыдущую запись. Явились Люша и Гуля и привезли мне в подарок целый сундук папетри — и огромный ларец сластей — и чудесную картину

Семейный смотр сил Чуковских .

Приехал Викт. Вл. Виноградов и привез мне письмо от Ираклия — и пришла кипа телеграмм — от Шкловского, от саратовских некрасоведов, от Ивича, от Алферовой, от Таточки. Я был рад и спокоен. Глущенко подарил мне бюстик Мичурина, свою брошюру и бутылку вина, Ерусалимский — книгу, второе издание, — и я думал, что все кончено, вдруг приезжает Кассиль с письмами от Собиновых, с адресом от Союза Писателей, с огромной коробкой конфет — а потом позвонил Симонов и поздравил меня сердечнейшим образом. Хотя я и понимаю, что это похороны по третьему разряду, но лучших я, по совести, не заслужил. Перечитываю свои переводы Уолта Уитмена — и многое снова волнует, как в юности, когда я мальчишкой впервые читал Leaves of Grass [95]. Пришли телеграммы от Федина, от Симонова и т. д.

4 декабря . Работаю снова над XII томом. Почти все комментарии написаны моей рукой (мною), но приходится ставить фамилии разных халтурщиков — Гина, Бесединой, Евгеньева-Максимова, тексты которых я отверг начисто и заменил своими. У меня хранится папка с моими рукописями, из которых будет видно (когда я умру), что весь том до последней запятой построен и выполнен мною. Сейчас мне прислали листы сверки, которая идет сегодня же в типографию, и там я нашел следующие стилистические перлы Минны Яковлевны:

«С дополнениями неизвестной рукой в значительной мере известной исследователям, части, совпадающими с сохранившимися автографами».

В «Новом Мире» идет «Щедрая дань», доставившая мне счастье встречаться с моим любимым Твардовским. Евгения Александровна Кацева тоже произвела в статье вивисекцию, но очень умно и умело.