Корней Чуковский - Дни моей жизни

Vice Chancellor посадил меня рядом с собою, после чего я пошел читать лекцию о Некрасове. Читал я легко, непринужденно, почти без подготовки — и, к своему удивлению, имел громадный успех Перед этим проф. Obolensky огласил мою краткую биографии. Я читал по-английски отрывки из Swinbum’a и прославил нашу советскую науку, наше литературоведение {7} , назвав имена акад. Алексеева, Макашина, Машинского, Скафтымова, Вл. Орлова, Оксмана, Зильберштейна и многих других русских исследователей литературы.

После моей лекции — Reception [113]тут же. Жена Коновалова, Янина, закдовала вином, легкой закуской — все были любезны, ласковы и к счастью, скоро освободили меня.

Вернувшись, я предложил Марине пройтись переулками перед сном. Тихие средневековые стогны — и вдруг из одного домика выбегает возбужденная женщина и прямо ко мне: "Мы воспитались на ваших книгах, ах, Мойдодыр, ах, Муха Цокотуха, ах, мой сын, который в Алжире, знает с детства наизусть ваше "Тараканище"", — вовлекли меня в дом и подарили мне многоцветный карандаш.

26 мая . Вчера два визита: заехал за нами сэр Морис Баура — автор "Песен диких народов" — и повез нас в свою гениальную холостящую квартиру, ту самую, где когда-то в тысяча шестьсот… котором — то году жил сэр Кристофер Рен. Таких музыкальных пропорций, такой абсолютной гармонии, такого сочетания простоты и роскоши я никогда не видал. Быть в такой комнате значит испытывать художественную радость. А комнат у него много — и столько книг в идеальном порядке, итальянские, греческие, французские, русские, английские — наверху зимний сад с кактусами. Завтрак в такой соловой, что хочется кричать от восторга. Sir Maurice холостяк. Бесшумный лакей — chicken, chocolade pudding [114], говорили о Роберте Броунинге, о Суинберне, Уотт Dunton’e, сэр Морис декламировал Фета, Гомера, Сафо. Я рассказал ему об отвратительном впечатлении, которое произвел на меня Debating Club [115].

2 июня . Вчера выступал три раза: по ВВС для русского отделения. Читал "Муху", "Мойдодыра", "Чудо-дерево". Познакомился с Николаевой (Ариадной). Полная, добродушная женщина — повела меня в Times Bookshop [116], где я под ее давлением купил три ненужные мне книги. Вообще я забываю, что мне 81-й год, и закупаю себе множество книг. После этого я вернулся в Kingsley Hotel, отдохнул, почитал газеты. Приехали за нами часа в 4, повезли в Лондонский университет — колоссальное классическое здание. Вначале — прием (Reception), потом Lecture roon [117]. Большая вступительная речь проф. Кембриджского университета Элизабет Хилл, где она сравнила меня с дедушкой Крыловым. Потом два часа я с упоением читал свои стихи под гром аплодисментов, потом — импровизированная лекция о стиле Некрасова, потом — воспоминания о Маяковском. Success [118]небывалый, неожиданный. Старики, молодые кинулись меня обнимать и ласкать — студенты были очень возбуждены, а директор Лондонского университета сказал, что лекция была entertaining и instructive [119].

3 июня . Кашляю. Выступал вчера в Пушкинском клубе, который как будто для того и существует, чтобы доказать, что в эмиграции люди гниют и мельчают.

Был перед этим у Iona и Peter Opie. Мудрые люди, устроившие свою жизнь мудро и счастливо. Они вместе создали три фундаментальные книги — и с какой любовью, с каким гениальным терпением. Весь их дом сверху донизу — музей, изумительный музей детской книги и детской игрушки. Так как в их работе систематизация, классификация играет главную роль — в их огромном хозяйстве величайший порядок; тысячи папок, тысячи конвертов, тысячи экспонатов — распределены, как в музее. Он моложавый, с горячими глазами, она черноглазая, энергичная, приветливая, их жизнь — идеал супружества, супружеского сотрудничества. Дочь их тоже собирательница. Она собирает карты всего мира, и в ее комнате нет ни одной стены, которая не была бы увешана географическими картами. Ей задано: прочитать 13 классических книг: Диккенса, Теккерея и т. д. Каждую субботу в том месте, где живут эти счастливцы, в городке — распродажа книг, любая книга — 6 пенсов, они каждую субботу ходят на ловлю — и возвращаются с добычей. Вообще весь их громадный музей создан не деньгами, а энтузиазмом.

4 июня . Была Мура Будберг с какой-то Андрониковой — глухой и слепой. "Мне Анна Ахматова посвятила стихотворение "Тень"".

— Прочтите, пожалуйста.

— Не помню.

Вечером — у посла А.А.Солдатова. Обедали с ним, его женой и дочерью. Он человек большого образования, широкий, умница, рассказывал о приезде Юрия Гагарина в Лондон, о приеме у Королевы. Королева разрешила своей прислуге встретить Гагарина в Букингемском дворце. Вся лестница заполнена была людьми, кричавшими "ура". Жена посла, волжанка, очень любит Некрасова.

15 июня . Все же Англия сильно помешала мне работать. Целые два месяца выпали из жизни.

Был вчера у Маршака. Он написал рецензию на повесть "Один день", которую Твардовский все же хочет поместить в "Новом Мире" в августе. "После этой повести нельзя будет писать плохую беллетристику".

16 июня, суббота . У меня даже письма лежат неразобранные. Откуда-то появилась у меня на столе ужасная книга: Иванов-Разумник "Тюрьмы и ссылки" — страшный обвинительный акт против Сталина, Ежова и их подручных; поход против интеллигенции. Вся эта мразь хотела искоренить интеллигенцию, ненавидела всех самостоятельно думающих , не понимая, что интеллигенция сильнее их всех, ибо, если из миллиона ими замученных из их лап ускользнет один , этот один проклянет их на веки веков, и его приговор будет признан всем человечеством.

28 июня . Третьего дня был у Зинаиды Николаевны Пастернак. Она живет на веранде. Возле нее — колода карт. Полтора часа она говорила мне о своем положении: по ее словам, Пастернак, умирая, сказал: "как я рад, что ухожу из этого пошлого мира. Пошлятина не только здесь, но и там (за рубежом)". Перси смертью к нему пришли проститься его дети. З.Н. спросила: не хочешь ли ты увидеть Ольгу Всеволодовну. Он ответил: "Нет!"

Ей сказал: "Деньги у Лиды, она знает, как добыть их для тебя". Но вот Лида приехала сюда — и оказалось, что никаких денег у нее нет.

— Я совсем нищая! — говорила З.Н. — Когда в театре шли Борины переводы Шекспира, он весь доход от спектаклей клал на мою сберкнижку. У меня было 120 000 рублей. Но его болезнь стоила очень дорого: консилиумы профессоров, каждому по 500 рублей, — осталась у меня самая малость. Теперь 500 р. (то есть по старому 5 000) дал мне Литфонд, кроме того, Литфонд оставил меня на этой даче и не берет с меня арендной платы, но у меня нет пенсии, и продать нечего. Ольга, когда ее судили за спекуляцию, сказала: "У Пастернака было около 50 костюмов, и он поручил мне продать их". Все это бесстыжая ложь. У Пастернака был один костюм, который привез ему Сурков из Англии — от покойного отца-Пастернака, — и старые отцовские башмаки, тоже привезенные Сурковым. В костюме отца я положила его в гроб, а башмаки остались. Вот и всё. Когда арестовали Ольгу, пришли и ко мне — два молодых чекиста. Очень вежливых. Я дала им ключи от шкафов: "Посмотрите сами — ничего не осталось от вещей". Борис не интересовался одеждой, целые дни работал у себя наверху — вот я и осталась нишей; если истрачу последнюю копейку, обращусь к Федину, пусть даст мне 1 000 р., — и к вам обращусь. Хочу писать Хрущеву, но Лёня меня отговаривает. О моей пенсии хлопочет Литфонд, — но есть ли какие-нибудь результаты, не знаю. Узнайте, пожалуйста. И было бы очень хорошо, если бы вы, Твардовский, Вс. Иванов — обратились бы к правительству с просьбой — получить за границей всю (деньги) валюту, причитающуюся Пастернаку, и выдать ей взамен советскую пенсию.