Дмитрий Дарин - Русский лабиринт (сборник)

Женщина, которую дед Митрич назвал Семеновной, поправила очки и так же бесцеремонно уставилась на Алексея. Тот, чувствуя себя каким-то экспонатом, не знал, как реагировать. Женщина даже прищурила глаза от напряжения, потом схватила свои щеки руками.

– Батюшки святы! Чисто Лешка Липунов на лицо.

Митрич довольно крякнул.

– Вот и я сразу приметил. Тебя, внучок, как кличут-то? Не Лексеем, случайно?

Алексей почувствовал себя неуютно. Не успел доехать, его уже непостижимым образом узнали. Правда, непонятно, причем здесь какие-то Липуновы, но имя-то откуда известно?

– Ну да. Алексей. А откуда знаете?

Митрич снова крякнул.

– Отовсюду, сынок! Вряд ли мать тебя по-другому назвала бы. Мать Оксаной звали?

– Да…

– Эх, не дожила Степанида. Но Сидор глазам своим не поверит. Не поверит, Семеновна?

Женщина, все еще не отрывая пальцев от щек, а глаз от Алексея, покачала головой.

– Вот ведь радость-то на старости лет. Ты гляди, Митрич, как бы Поликарпычу сердце така радость не надорвала.

– Ничего, – «успокоил» Митрич, – с радости все ж лучше помирать, чем с горя-то.

Алексею захотелось пересесть на другое место – вокруг него затевалось что-то непонятное, он чувствовал себя болваном, который единственный не знает, что происходит.

– Ладно, – тоном, не подразумевавшим даже тени непослушания, сказал Митрич, – приедем в Ивановку, со мной пойдешь, – и как-то отдельно добавил: – Лешка!

Алексей только пожал плечами – в конце концов, ему уже не нужно налаживать никаких контактов, контакты нашлись сами собой и наладились так быстро, что он и моргнуть не успел. «Наверное, оно и к лучшему», – подумал Алексей, снова уткнувшись в окно. Автобус с выдохом закрыл двери и покатил по щербатой дороге. Алексей смотрел сквозь стекло на старые, еще дореволюционной постройки деревянные дома на выезде из Ирбейского, потом на бесконечные леса и телеграфные столбы вдоль дороги и пытался допридумать легенду – кого же он приехал искать из пассажиров рухнувшего самолета. В голову ничего путного не шло. Алексей представил себе, как люди регистрировались на этот роковой рейс, сдавали в багаж чемоданы, где среди обычного тряпья обязательно лежало что-то ценное, ну, например, переносные компьютеры последней марки с продвинутой конфигурацией, дорогая цейсовская оптика, которую можно загнать не за одну тысячу долларов, и все такое прочее. Но главные ценности эти ничего не подозревающие смертники брали, конечно, с собой, в ручной клади. О, там много чего интересного! И деньги, много денег, если считать всех вместе, и золотишко с камешками и в сумках, и на пальцах и шеях этих разбалованных никчемных сук, ничего больше не умеющих, кроме как своим телом выторговывать так называемые подарки из лохов – мужей или любовников. И что-то такое ценное вез его друг, можно сказать, друг детства. Алексей увидел вдруг среди рассаживающихся пассажиров знакомое лицо.

– Вот те раз! Коля! Николай! Архипов! – позвал Алексей. – А я тебя по всему Подольску ищу.

– А, здорово, Леша! – отозвался Архипов, запихивая на полку здоровенную спортивную сумку, для чего ему с небольшим ростом пришлось встать на цыпочки. – А чего искал-то?

– Как чего? Обещал денег через месяц, срок вышел, я к бандитам в долг попал, а мне не то что с наваром, своих денег даже не дали.

– Конечно, не дали, – подтвердил Николай, усаживаясь в кресло и обмахивая лицо каким-то журналом, – вот они, все деньги-то! И твои, и другие, и всякие. Видишь, в Красноярск везу.

Алексей удивился такой спокойной наглости. Но потом злорадно спросил:

– А если не довезешь? А если самолетик того… не долетит? Не думал об этом?

Архипов отмахнулся журналом.

– Да чего о судьбе думать. А ты что, не этим рейсом летишь?

Алексей снова злорадно улыбнулся.

– Нет, я через сутки после вашего лечу. За твоими, вернее, моими деньгами, которые тебе довезти до места не судьба, как ты говоришь. Хотя и за твоими тоже. Зачем тебе деньги на том свете, Коля? А мне на этом очень нужны. Ты сумку-то поплотней застегни, чтобы не рассыпались. Много там, наверное? Миллион будет? Да мне и полмиллиона хватит, даже сто тысяч сойдет, ты только с сумкой аккуратней, не доставай и не расстегивай, ладно?

Архипов сморщил лицо, как ребенок.

– Ой, я не хочу умирать, Леш. Я жить хочу. Мы же друзья – зачем ты так жестоко? Что ты сделал с самолетом, Леш?

– А, теперь, значит, друзья? Как бабло с меня в кассу свою получать, так тоже друзья. А как отдавать, так забыл ты о дружбе, Коля? На бандитов Мусы меня бросил. Видишь синяки – это они. Мозг и еще один такой же… мозговитый. Но мы же друзья, да, Коля? Вот я тебя по-дружески в тайге найду и закопаю, Коля. Но сперва сумку твою, которую ты на верхней полке спрятал, открою и все-все пересчитаю. А знаешь, что я на твоем кресте прибью?

– Не знаю, – трепетал Архипов.

– А твою расписочку бестолковую, Коля. С цифрой и числом. Это как цена твоей кидальной жизни будет. А число – дата смерти. Не физической – это через пару часов. А моральной. Когда ты своего друга кинул. Мы же друзья, правда?

– Правда! – отвердевшим голосом вдруг ответил Архипов. – И ты, как друг, со мной полетишь.

Архипов отложил журнал, привстал, положил руку на плечо Алексея и стал с недюжинной силой придавливать его в кресло.

– Вместе полетим. Вместе полетим. Вместе полетим. – Архипов стал давить другой рукой, Алексей стал сопротивляться.

– Нет, я другим рейсом, нет, нет, нет…

– Чего «нет», когда как раз «да». – Алексея тормошил Митрич. – Приехали, слазить пора.

Алексей очумело посмотрел на старика, тряхнул головой и тупо спросил:

– Это какой рейс?

Митрич выпрямился и поправил картуз на седом бобрике.

– Рейс Откудахрензнает – Ивановка. Приземлились. Бери багаж, Лексей, и топай за мной. Не отставай, я быстро хожу.

Алексей мотнул головой, стряхивая остатки странного сна, печально поглядел на бутылку, выливающую из горлышка последнее пиво на пол автобуса, встал, накинул на плечо рюкзак и пошел за Митричем.

Дед Сидор был молчуном. Он долго, ничего не говоря, смотрел на не знающего, куда девать взгляд, рыжего высокого угловатого парня. Перед ним стоял его сын Лешка – с такими же рыжими патлами, может, чуть длинней всегдашних, такими же веснушками на бледных скулах, таким же острым кадыком на жилистой шее. Только взгляд тех же больших голубых глаз был не дерзко-веселый, а какой-то настороженный, исподлобья.

– Лешка! – наконец-то вымолвил Сидор Поликарпович, поднял единственную левую руку и сделал шаг вперед. – Лешка! Дебошир! Живой!

Алексей глянул на Митрича, усевшегося за стол, тот ободряюще подмигнул. Через секунду он оказался в полуобъятиях, неожиданно крепких для однорукого старика.