Дмитрий Дарин - Русский лабиринт (сборник)

Но мечта – дело серьезное, которое и обдумывать и осуществлять нужно не наскоком, постепенно. Матвей приходил после работы, где на него теперь не могли нарадоваться, ел на скорую руку, что готовила его тетка Елизавета, и шел в свою «мастерскую» – сарай, заваленный разными добытыми в МТС запчастями от тракторов, косилок и другой техники. Родителей Матвей не помнил. Отец сгорел в пожаре, спасая от огня колхозное зерно, мать умерла при родах. Сиротку взяла себе родня, правда, родня состояла из одной тетки, старшей сестры матери. У Елизаветы муж погиб под Вязьмой, еще в самом начале войны, детей своих завести не успели – племянник заменил Елизавете сына. Сначала Матвей придумал специальные мокроступы, приделав к обычным лыжам пустые запаянные канистры из-под бензина. На них можно было ходить не только по болоту – собирать клюкву, не рискуя быть засосанным в трясину, – но и пересекать не очень широкие речушки, которых в изобилии в Мещере. Елизавета тогда отмахнулась: громоздко, мол, пока до болота донесешь – взопреешь. А обратно как нести – с ведрами-то вместе? Уж лучше по-старому, а в трясину, даст Бог, не затянет, ежели с оглядкой-то. Тогда Матвей решил сделать что-нибудь более практическое для хозяйства – стиральную машину, которых тогда еще промышленность не выпускала. Машина была готова через две недели. Матвей водрузил ее в центре избы и продемонстрировал тетке – «Смотри, какая вышла штука», – стиравшей, как и все бабы испокон на Руси, белье на речке. Вода в машине подогревалась на углях до более-менее теплого состояния, и именно это обстоятельство решило ее практическую судьбу. Елизавета одобрительно хмыкнула и дала на пробу непостиранные Матвеины порты. Экспериментальная стирка закончилась триумфом, если не считать, что машина от вибрации упала на пол и вода разлилась по всему полу.

– Действительно, теплая, – не без одобрения пробурчала Елизавета, склонившаяся над полом с тряпкой.

Матвей принес еще ведро, залил, но на этот раз держал машину рукой. Порты достирали – вышло очень даже чисто. Матвей сообразил, что нужно понизить центр тяжести, и приделал к баку противовес из чугунных чушек. Машина стала непереносной, но это от нее, по большому счету, и не требовалось. Ее затащили в угол, даже Елизавета немного помогала, держала крышку – ей изобретение, положительно, понравилось. Может, тогда Елизавета и назвала его Кулибиным, хвастая перед бабами техническим прогрессом, случившимся в ее женском труде.

Так это было или не так, но Матвей с того времени уверовал в себя – его изобретения могли быть полезными для человека. Признание всегда удесятеряет силы художника, а разве изобретатель, по большому счету, не художник?

С тех пор Матвей изобрел и «внедрил» в пределах района не один десяток разных «штук» и пользовался заслуженной славой. Но осуществление мечты продвигалось медленно – не хватало чертежей, расчетов да и специального образования. Чертежи Матвей выискивал в научно-популярных журналах, подобных тому, какой прочитал тогда в сельсовете, переписывался с такими же самоучками по всей России – что-то все-таки пригождалось в работе. Один раз его слава плеснула на всесоюзный уровень: в известной передаче «Это вы можете» Матвей демонстрировал самокат на гусеницах – для труднопроходимых мест. Самокат был снабжен небольшим моторчиком, с его помощью можно было без усталости и дозаправки довольно быстро преодолеть верст пятьдесят – шестьдесят. Изобретение понравилось – экспертая комиссия хвалила Матвея на всю страну. Когда Матвей вернулся, односельчане ходили к нему в дом целый день – засвидетельствовать почтение и порасспросить про столицу, а то и заказать какую-нибудь полезную «штуку». Мужики брали с собой пузырь хотя и знали, что Кулибин не пьющий, бабы – пироги и другую снедь. Матвей принимал все с благодарностью, даже самогонку – сам не пил, но гостя всегда удоволить можно, – в хозяйстве пригодится.

В тот же год, когда Матвей вышел на пенсию, померла Елизавета. Матвей остался без работы и родни, предоставленный самому себе да своей мечте. Времени у него теперь было хоть отбавляй, и Матвей забывался в почти круглосуточной работе. Заказов он больше не принимал – не хотел отвлекаться от главного.

И вот мечта его жизни была почти осуществлена – маленький, похожий на блестящую серебристую стрекозу вертолетик стоял у него в сарае. Об этой «штуке» в селе никто не знал, даже сующие везде свой нос деревенские мальчишки отваживались Матвеем от заветного сарая строго и без исключений. Стоял теплый августовский вечер, Матвей сидел босой на берегу речки, небо, как румяная краюха хлеба, запекалось в вечерней заре, было тихо, от яблонь шел душистый дурман.

Матвей не столько любовался привычным пейзажем, сколько думал. Дума была у него одна, но непростая – что дальше? Вот завтра, в воскресенье, запустит он свою «стрекозу», которой он уже дал имя «Лизавета» – оно было красиво выведено красной краской на серебристом борту, взлетит под одобрительные рассуждения таких же, как он, пенсионеров и радостные крики мальчишек, а в том, что его «Лизавета» поднимется в воздух, Матвей ни капельки не сомневался, потом приземлится, пацаны запросятся посидеть в кабине, «порулить» штурвалом, вернее, рычагом, старики разойдутся по домам – и что потом? Куда ему летать, не по соседним же деревням – на это требовались специальное разрешение, регистрация воздушного судна и соблюдение массы других формальностей. Хлопотать по инстанциям Матвей не любил, да и время тратить на это не хотелось. Летать над своим селом, над ближним лесом – но это скоро может надоесть, катать мальчишек было нельзя – вертолет был одноместный. Вот что делать потом, Матвей никак и не мог придумать – другой мечты у него не было. Матвей чувствовал в душе что-то смутное, тревожное – как будто с исполнением мечты подходил конец чего-то, может, и самой жизни. Во всяком случае, смысла в жизни почти не оставалось. Матвей пытался понять, в чем же он, этот смысл? Когда он работал над своим вертолетом, таких мыслей у него не возникало, поэтому по первости думалось тяжело. В чем, к примеру был смысл Елизаветиной жизни? Наверное, в нем, Матвее. А его? В «Лизавете», собранной из железа и проводов?

Хоть это была и мечта, но все-таки как-то недостаточно для смысла целой человеческой жизни, а теперь и этого нет – мечта была собрана, сварена, отрегулирована. Матвей подумал, что, будь жива сама Елизавета, ей бы понравилось, что ее именем называют летательные аппараты, хотя свое приятствие наверняка бы скрыла за добродушным ворчанием. Может, надо было уделять больше заботы живой Елизавете, хотя жили они мирно, но не скажешь, что душа в душу – душа Матвея гостила в их доме, а жила все-таки в мастерской-сарае.