Николай Добролюбов - Из «Свистка»

Знаю вас давно я, песни заунывные
Руси необъятной, родины моей!
Но теперь вдруг звуки радостно-призывные,
Полные восторга, слышу я с полей!

Пусть всё те же песни – долгие, тоскливые,
С той же тяжкой грустью – пахарь наш поет.
Долю его горькую, думы терпеливые
Пусть напев протяжный мне передает.

Но в восторге сердца, под святым влиянием
Гласности, прогресса, современных дум {95},
Полн благоговенья к светлым начинаниям,
Жадно всюду внемля новой жизни шум, —

Не хочу я слышать звуков горькой жалобы,
Тяжкого рыданья и горячих слез…
Сердце бы иссохло, мысль моя упала бы,
Если б я оставил область сладких грез…

Все светло и благо, все мне улыбается,
Всюду дней блаженства вижу я залог, —
И напев тоскливый счастьем отзывается,
В грустной песне льется радости поток.

Пусть все те же песни наши заунывные,
Но не то уж слышно в них душе моей:
Слышу я в них звуки радостно-призывные,
Чую наступленье новых, светлых дней!..

Я ехал на вечер. Веселыми огнями
Приветливо сиял великолепный дом:
Виднелась зала в нем с зелеными столами.
И бальной музыки из окон несся гром.

А у ворот стоял, болезненный и бледный,
С морозу синий весь, с заплаканным лицом,
В лохмотьях и босой, какой-то мальчик бедный
И грошик дать на хлеб молил меня Христом.

Я бросил на него взор, полный состраданья,
И в залу бальную задумчиво вошел,
И детям суеты, среди их ликованья,
О бедном мальчике печально речь повел.

В кадрилях говорил о нем я девам нежным;
Меж танцев подходил я к карточным столам;
Восторженно взывал я к юношам мятежным
И скромно толковал почтенным старикам.

Но глухи были все к святым моим призывам…
И проклял я тогда бездушный этот свет
За то, что он так чужд возвышенным порывам, —
И тут же мстить ему я дал себе обет.

Я скоро отомстил: за ужином веселым,
Лишь гости поднесли шампанское к губам,
Я тостом грянул вдруг, для их ушей тяжелым:
«Здоровье бедняка, страдающего там!»

И показал я им на улицу рукою.
Смутились гости все, настала тишина.
Не стали пить… Но я – я пил с улыбкой злою,
И сладок для меня был тот бокал вина!..

Исполнясь мужества и помолившись богу,
Я рано выступил в опасную дорогу.
Тропинка узкая лежала предо мной,
Сливаясь при конце в какой-то мрак густой.
Безмолвна даль была, как темная могила;
Высокая трава лишь с ветром говорила,
Да слышалось вдали, вводя меня в тоску,
Кукушки горестной зловещее ку-ку.
Я был один, один… вкруг ни души живой…
Но я пошел вперед отважною стопой!
Мне в платье яростно вонзался терн колючий,
Я ноги обжигал себе крапивой жгучей,
Ложилась пыль на мне от каждого куста,
И паутина мне садилась на уста;
Но я все шел вперед, свой страх превозмогая,
О цели странствия прилежно размышляя.
А путь – чем далее, тем делался страшней:
Жужжали вкруг меня десятки ос, шмелей;
Над головой моей кружились вереницы
Какой-то скаредной и безобразной птицы;
И что-то длинное, подобное змее,
Узрел вдруг на своей я темной колее…
И страх меня объял… Стал день мрачнее ночи,
Упал я на траву, смежив в испуге очи…
И долго я лежал недвижно, как мертвец;
Но смирно было все, и встал я наконец.
Взглянул окрест себя: природа улыбалась,
Все солнцем радостно и ярко озарялось;
Кузнечик стрекотал и прыгал по траве,
И птички реяли в воздушной синеве,
Порхали бабочки на солнечном сияньи,
И в воздухе неслось цветов благоуханье.
А то, что мне змеей представила мечта,
То кем-то брошенный обрывок был кнута…
Дорога прежняя опять меня манила,
И сердце о пути мне громко говорило,
И жажда славных дел проснулася в груди,
И цель великая виднелась впереди!..
И вновь я двинулся… Но что со мною сталось?!
Нет прежних сил во мне… отвага потерялась…
Я не могу идти… Я немощен и слаб;
Сомнений горестных теперь я жалкий раб.
Мечты высокие, стремленья мысли здравой —
Бесплодный анализ облил мне злой отравой…
Я стал умней теперь. Все трудности пути
Я опытом узнал… Теперь бы мне идти…
Но дорого мне стал мой опыт безрассудный,
Я силы истощил, и на дороге трудной
С тоской, с презрением к себе теперь стою,
И не в траве – в себе я чувствую змею…