Билл Браудер - Красный циркуляр

Я смотрел прямой эфир в офисе. Ко мне присоединились Иван и Вадим помочь с переводом и выяснить, что же скажет Путин. Первый вопрос задала журналистка из интеллектуального глянца «Сноб» Ксения Соколова:

«В ответ на принятие американцами закона Магнитского Госдума приняла запретительные меры в отношении американских граждан, которые хотят усыновлять российских детей-сирот. Считаете ли Вы такой ответ действительно адекватным? И не смущает ли Вас, что дети, причем самые обездоленные и беспомощные из них, становятся инструментом в политической борьбе?»

Путин сменил позу за огромным угловатым столом и постарался уйти от ответа. Он пытался выглядеть невозмутимым, несмотря на то, что мероприятие с самого начала отошло от намеченного сценария.

«Это, безусловно, недружественный в отношении России акт, — заявил он. — Насколько я знаю опросы общественного мнения, большинство граждан негативно относятся к усыновлению иностранцами наших детей». Затем он долго говорил, упомянув лагеря в Гуантанамо и Абу-Грейбе и секретные тюрьмы ЦРУ, будто их существование оправдывало преступления, которые совершались в России.

По прошествии трех часов пресс-конференции из полусотни заданных Путину вопросов шесть имели отношение к Сергею Магнитскому и российским детям-сиротам. Путин заметно злился.

Наконец незадолго до окончания мероприятия поднялся журналист Сергей Лойко из газеты «Лос-Анджелес Таймс» и сказал:

«Я возвращаюсь назад к Сергею Магнитскому, потому что Вы про это говорили. У России было три года, чтобы дать ответ, что же случилось. И тогда не было бы никакого „списка Магнитского“, вы не ругались бы с Америкой, дети поехали бы в Америку, и все были бы довольны и счастливы. Но ответа нет. Что там?

Вы проявляете недюжинную осведомленность в других громких уголовных делах, я не буду их называть. Мне хотелось бы услышать от Вас ответ на вопрос, что там с 230 миллионами долларов, которые якобы <���…> инспекторы и полицейские — милиционеры в прошлом — украли из бюджета. На них можно было бы отстроить прекрасные детские дома, и Медведеву не приходилось бы голословно говорить, что мы что-то должны сделать. Уже бы это было, и мы бы могли держать сирот в нормальном состоянии.

Что произошло с Сергеем Магнитским? Почему для него наступил 1937 год? Хорошо, что он не для всех. Но почему он все равно возвращается в нашу жизнь?»

Путин изменился в лице и стал отвечать:

«По поводу Магнитского…»

Но в этот момент его прервали — из зала раздались аплодисменты. Путин оторопел: «…Это что?..»

«Поддерживаем вопрос», — раздалось из зала.

Путину не приходилось прежде сталкиваться с открытым бунтом прессы. Все про себя всё знали, но вслух произнести боялись. И тут Путин потерял контроль. Понизив голос и нахмурившись, он сказал:

«Не знаю деталей, но я все-таки осведомлен о том, что господин Магнитский все-таки погиб, умер не от пыток, его никто не пытал, а от сердечного приступа… Кроме этого, господин Магнитский, как известно, не был каким-то правозащитником, он не боролся за права человека. Он был юристом господина Браудера, который подозревается нашими правоохранительными органами в совершении преступлений экономического характера на территории Российской Федерации».

Тут и у меня замерло сердце. Я знал, что в тот миг, когда Путин произнесет мое имя, жизнь моя изменится навсегда. В прошлом он упорно избегал называть меня по имени, а в открытом разговоре с журналистами до этого дважды упомянул меня как «этого человека». Путин никогда не удостаивает своих врагов чести быть названными по имени. Но не сегодня. Услышать свое имя из уст Путина — как ушат холодной воды. Оставалось лишь готовиться к тому, что будет дальше.

На следующий же день Дума поддержала запрет на усыновление. Надежды Лаврова на «взвешенное решение» не оправдались: четыреста двадцать депутатов были «за» и лишь семь — «против». Неделю спустя, двадцать восьмого декабря, Путин подписал закон. Чтобы законопроект Магнитского стал законом в Соединенных Штатах, понадобилось два с половиной года. В России «антимагнитский закон» приняли за две с половиной недели.

Последствия нового закона леденили сердце. Триста российских детей-сирот, которые уже познакомились со своими новыми американскими семьями, никогда не увидят комнаты, с любовью подготовленные для них на другом краю земли. Международная пресса широко публиковала фотографии этих детишек и рассказывала их истории. Несостоявшиеся родители собрались на Капитолийском холме с криками «Нам нет дела до международной политики! Верните наших малышей!», и я не мог с ними не согласиться.

Как только запрет на усыновление вступил в силу, мне стали звонить журналисты. У всех был один и тот же вопрос:

— Чувствуете ли ответственность за то, что происходит с этими сиротами и их американскими семьями?

— Нет. За это в ответе Путин, — отвечал я. — Только трус прикрывается беззащитными детьми, как живым щитом.

Мои чувства разделяли многие. Четырнадцатого января, на следующий день после старого Нового года, москвичи начали стекаться к Бульварному кольцу с самодельными плакатами и транспарантами, осуждающими Путина. Пока участники протестной акции шли при скоплении многочисленной полиции по московским улицам, к ним присоединялось все больше и больше людей, вскоре собралось почти пятьдесят тысяч.

Это были не политические активисты, каких обычно видишь на такого рода мероприятиях. На улицу вышли бабушки, школьные учителя, отцы с детьми на плечах — простые горожане. На плакатах было написано «Позор!», «Хватит врать!», «Дума ест детей», «Ирод!» (новый закон прозвали «законом Ирода» по аналогии с иудейским царем, который, испугавшись за свою власть, пытался избавиться от новорожденного Иисуса и велел истребить всех младенцев-мальчиков в Вифлееме).

Обычно Путин игнорирует протесты, но этот — из-за размаха и тематики — проигнорировать не удалось. Отменить закон правительство не могло, но после «Марша против подлецов» было объявлено, что Россия вложит миллионы в государственную систему содержания и опеки детских домов. Я был уверен, что выделенные средства никогда не дойдут по адресу, но само по себе решение показывало, насколько Путин задет.