Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Когда В. Парсаданова закончила свою работу, а Ю. Зоря добился доступа к материалам и сумел передать свои разработки нескольким высшим чиновникам, эти разработки, в кратком виде, легли на стол Горбачеву. Использованные дела вернулись от В. Фалина в Особый архив и перешли в ранг более доступных, хотя и с существенными ограничениями. Но в целом конъюнктура стала более благоприятной для исследователей. Именно тогда, по следам Парсадановой и Зори, в архив пришла Лебедева.

Она шла по следам коллег, которые, не без основания видя в ней одного из плодовитых защитников «официальной версии», всячески старались ее переубедить и щедро делились информацией, указаниями на архивы и литературой. В ее скоропалительной публикации не имели большого значения ошибки и неточности, проистекавшие от спешки и непрофессионализма, которые автору пришлось исправлять в следующих статьях. Важна была правда.

Через неделю в «Новом времени» были опубликованы соединенные в один текст из фрагментов написанные ранее и более компетентные статьи В. Парсадановой и Ю. Зори {43} . Однако все эти долгожданные публикации, знаменующие реальные демократические сдвиги в стране, все еще с трудом освобождавшейся от тоталитарного наследия, получили несколько искаженный резонанс. Вне подлинной гласности падкие на сенсации журналисты построили свои материалы на первых впечатлениях и особенно на интервью Лебедевой, которая сочла возможным не только умолчать о вкладе коллег, но публично приписать себе открытие материалов о польских военнопленных — те заслуги, которых она не имела. Затем в ущерб другим исследователям она любыми средствами старалась отстоять эту версию. Такие публикации, как интервью в еженедельнике «Солидарность» в 1994 г. {44} , продемонстрировавшие ее нездоровые амбиции и фантазии, стремление к самовосхвалению, к тому, чтобы раздуть свое значение в исторической науке и принизить роль коллег, вызывают только печальное недоумение. Среди специалистов и прежних работников партаппарата, занимавшихся этим вопросом, широко известно, что приводимые в ее интервью сведения, мягко говоря, не соответствуют действительности.

В дальнейшем Лебедева действительно нашла в этой проблематике свою нишу, приобщившись к двустороннему изданию «Катынь: Документы преступления». Участие в этом издании других российских специалистов было невозможным ввиду их привлечения как экспертов в Главную военную прокуратуру, что автоматически накладывало обязательство неразглашения тайны следствия и его материалов. Расширенный доступ к корпусу документов публикации помог Лебедевой издать монографию «Катынь: преступление против человечества», в которой была последовательно воспроизведена история лагерей польских военнопленных и их уничтожения. Ее рецензирование не входит в намерения авторов. Следует только отметить, что книга написана на материалах НКВД, но без знания польских источников и историографии, что было отмечено польскими рецензентами. Вопрос о деятельности комиссии Бурденко не нашел в ней должного решения, а «официальная версия» до конца не преодолена {45} .

К сожалению, погоня за приоритетами и монополией не обошла и эту, требующую нравственной чистоты проблематику, внесла вредящий интересам дела дух нездорового соперничества и антагонизм, выходящие по своим последствиям далеко за рамки личных амбиций. Поэтому ответственный секретарь советской части комиссии по «белым пятнам» Т.В. Порфирьева сделала в прокуратуре официальное заявление о том, что пальма первенства в открытии новых документов о судьбах польских военнопленных принадлежит не Лебедевой, а Парсадановой. Лебедева шла по ее стопам, но в силу определенного стечения обстоятельств «сумела быстрее опубликоваться, и тем самым сложилось впечатление, что это открытие сделано вне или даже вопреки комиссии» {46} .

Наверное, не сложно понять тех немногих отважных людей и подлинных энтузиастов, которые, делая свое многотрудное дело один на один с тоталитарным режимом, смело противостоя не только глухой враждебности системы, но и подстерегавшей их на каждом шагу опасности — ломки избранного пути, лишения свободы и даже жизни, негативно воспринимают стремление других «сорвать по случаю куш» на раскрытии тайны страшного преступления. Вклад этих исследователей действительно огромен, их борьба за защиту доброго имени невинноубиенных, за неотвратимость возмездия виновным достойна всяческого уважения, а окрыляющее ощущение первопроходца на этом полном препятствий пути вполне естественно. Понятна их ревность в отношении каждого вновь открытого факта, каждой детали и каждого нюанса, добытых столь дорогой ценой. Пусть читатель не думает, что сдергивание завесы секретности, государственной тайны было таким легким делом, доступным одному исследователю, как следует из некоторых публикаций.

Иллюзией оказалось представление, будто достаточно одной высокой декларации (что уж говорить о нескольких публикациях в печати), чтобы секретные фонды, да еще такой степени секретности, открыли свои тайны перед исследователями, как свидетельствует в письме в Конституционный суд В.А. Александров {47} .

Однако торможение перестало быть всеохватывающим.

Весной 1990 г. «Мемориал» отметил 50-летие катынской трагедии и провел в Киноцентре Москвы одновременно с научной конференцией выставку «Катынь 1940—1990». Устроители отправились в Смоленск, откуда прошли вместе со смолянами к захоронению польских пленных в Катынском лесу с лозунгом: «Поляки, простите нас за Катынь!» К тому времени члены харьковского «Мемориала» обнаружили место захоронения пленных из Старобельского лагеря, а члены тверского — из Осташковского лагеря {48} .

Московские мемориальцы А.М. Гришина, А.Э. Гурьянов, Н.В. Петров, А.Б. Рогинский и другие энтузиасты в центре и на местах с открытием архивов подкрепляли свою гражданственную позицию все более обстоятельными поисками и профессиональными научными разработками.

А.С. Прокопенко и Ю.Н. Зоря написали статью «Нюрнбергский бумеранг» и приложили к ней подборку документов о польских пленных из Особого архива. Было профорсировано ее издание в «Военно-историческом журнале» {49} , главный редактор которого, генерал В.И. Филатов потом старался исправить свой «недосмотр» при помощи популяризации прежней «официальной версии». Он не поддержал предложение опубликовать в этом журнале после конференции в Особом архиве доклад-статью В.С. Парсадановой о катынских материалах. Но инерция сокрытия и фальсификации правды об этом преступлении в условиях роста гласности с неизбежностью стала иссякать. И как ни было трудно распространить гласность на наиболее тайное из тайных преступлений сталинского режима, запрятавшего зверское насилие под многослойным покровом лжи, освященной государственной тайной, история сделала его явным. Когда 10 мая 1990 г., в связи с официальной передачей польской стороне корпуса архивных материалов по Катыни, признанием со стороны Горбачева роли НКВД в убийстве польских военнопленных, а также уходом с поста сопредседателя Мачишевского и ликвидацией польской части комиссии, Г.Л. Смирнов попросил освободить его от обязанностей руководителя ее советской части, итог работы был очевиден. Он мог с чистой совестью констатировать, что наряду с разрешением других трудных проблем русско-польских и советско-польских отношений и восстановлением исторической правды советские члены комиссии приложили немало усилий для поиска документальных свидетельств об обстоятельствах гибели польских военнопленных и ее виновниках.