Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Что стоит за «исчезновением при невыясненных обстоятельствах» и внезапной смертью важнейших свидетелей, дававших показания немцам о расстреле поляков в Катыни в 1940 г. органами НКВД, — Кривозерцева, Жигулева, Андреева, Отрощенко, Магишева, Меджидова, Годезова (Годунова), Сильвестрова и других {32} ?

В 1992 г. в российской печати прошла серия публикаций о том, что в 1937-1953 гг. в составе НКВД/НКГБ/КГБ СССР существовали специальные подразделения, занимавшиеся убийствами политических противников и других неугодных правящему режиму лиц как внутри страны, так и за рубежом {33} . Все эти преступления маскировались под несчастные случаи или естественную смерть людей. Как видно из материалов просмотренного архивного уголовного дела в отношении бывшего начальника Особой группы (бюро) при наркоме внутренних дел П.А. Судоплатова, в 50-х годах, в ходе следствия удалось изучить лишь незначительную часть былой деятельности этих специальных подразделений. Неполнота следствия связана с засекречиванием дел о проведенных операциях, с отсутствием отчетов или других документов. С учетом того, что решения о ликвидации неугодных людей принимались на уровне Политбюро ЦК КПСС, отчеты об этих операциях могут находиться в каких-либо из полутора-двух тысяч «особых папок» Политбюро ЦК КПСС, хранящихся в секретном порядке в Архиве Президента РФ.

Пока можно с полной уверенностью утверждать, что юридически точно и убедительно доказано: свидетельские показания, на которых базировалась советская официальная версия катынского преступления, — это вынужденные лжесвидетельства или фальсификации. Особое прискорбие и сложность в работе вызывал и тот факт, что в фальсификации и утаивание преступления были втянуты наиболее уважаемые и авторитетные люди страны, входившие тогда в ее интеллектуальную и духовную элиту.

В 1953 г., когда велось следствие по делу Берии, ни в одном из 40 томов обвинения катынский вопрос не фигурировал {34} . В начале 90-х годов этот вопрос начал обретать подлинные масштабы и локализацию, а официальное обвинение Берии и его приспешников в массовых убийствах польских военнопленных сделало их объектами прокурорского расследования.

Характерным для бывших сотрудников госбезопасности было ощущение исключительности своего положения в стране, игнорирование Конституции и других действующих законов, признание ими только внутриведомственных инструкций. Они всегда ощущали себя крутой пружиной государственного механизма, где остальные люди были легко заменяемыми винтиками. В отличие от прокуратуры и судов — формальных правоохранительных организаций, они осуществляли реальную власть в государстве и фактическое надправовое регулирование всех сторон жизни общества.

Поэтому проводимое военной прокуратурой расследование одного из многочисленных преступлений, совершенных за долгую историю НКВД/НКГБ/МГБ/КГБ СССР, большинством бывших сотрудников госбезопасности воспринималось не только как неприятный парадокс переживаемого времени, но и как личная обида и несправедливая плата за трудную жизнь, отданную без остатка государству, которое опустило их до уровня рядовых пенсионеров. Тем более, что большинство из них и в настоящее время хранит государственные тайны, в связи с чем они не утрачивают двусторонних связей с нынешними органами госбезопасности. Прикрываясь от требования закона об обязанности граждан на допросах в прокуратуре давать правдивые свидетельские показания своей подпиской органам госбезопасности о неразглашении ставших им известными по предшествующей работе в КГБ сведениями, многие свидетели первоначально отказывались давать показания. Они выдвигали требование допросить их в присутствии представителя КГБ/ФСК РФ, с которым военные прокуроры вынуждены были считаться. Но и в этих условиях были свидетели, которые отказывались давать показания или объяснять причины изменения этих показаний, ссылаясь на старческий возраст, состояние здоровья и проблемы с памятью, давность событий. В ходе допросов прокуроры полагались не столько на свои процессуальные полномочия, сколько на уговоры и убеждение.

В работе со свидетелями — бывшими сотрудниками НКВД учитывалась и такая их психологическая особенность, как ощущение себя послушными слугами Коммунистической партии, обязанными исполнять любые ее решения. Поэтому активно использовались ссылки на распоряжение-поручение М.С. Горбачева по установлению истинных обстоятельств катынского преступления.

Особую важность для расследуемого дела представляли показания бывших руководящих сотрудников НКВД — генерал-майоров госбезопасности Д.С. Токарева и П.К. Сопруненко, полковников П.А. Судоплатова и И.С. Баринова, бывших председателей КГБ А.Н. Шелепина, В.Е. Семичастного и других. Показания этих свидетелей позволили детально установить обстоятельства совершения катынского преступления (протоколы допросов Токарева, Сопруненко, а также М.В. Сыромятникова опубликованы в приложении ко второму тому документов и материалов «Катынь: Документы преступления», вышедшему в свет в Варшаве в 1998 г. на польском языке).

Уже в начале марта 1991 г. в ходе проверки оставшихся в живых бывших сотрудников управлений НКВД Калининской, Харьковской и Смоленской областей группа военных прокуроров получила сообщение о том, что бывший начальник УНКВД по Калининской области генерал КГБ в запасе Д.С. Токарев проживает в г. Владимире на ул. Володарского, д. 11. Нужно отметить, что с большим трудом удалось обнаружить в архивах и частично получить из КГБ неполные списки сотрудников органов госбезопасности этих областей. Несмотря на то, что КГБ в то время тщательно отслеживал судьбу своих бывших сотрудников, зачисляя их в действующий резерв, следователям отвечали, что такими сведениями не располагают. Необходимые данные приходилось получать через бюро ЗАГСа (записей актов гражданского состояния), информцентры МВД и адресные бюро, то есть пользоваться открытой информацией.

Как в этих условиях были организованы допросы, читатель узнает из нижеследующих заметок А.Ю. Яблокова.

«Первоначальным распределением обязанностей на меня было возложено расследование судьбы военнопленных Осташковского лагеря НКВД СССР. Получив сообщение о Токареве, я, отложив в сторону все другие дела, стал готовиться к его допросу. Из предшествующего опыта мне уже было известно, что без представителя областного УКГБ, который как бы благословляет от имени ведомства на встречу со всеми чужими для „системы“ людьми и снимает своеобразный обет молчания, допросы бывших сотрудников КГБ СССР невозможны. Поэтому через руководство УКГБ по Владимирской области я договорился, что на допросе будет присутствовать их сотрудник, который одновременно будет осуществлять видеозапись следственного действия. Не рассчитывая на особую откровенность Токарева и понимая, что он даст правдивые показания только в том случае, если поймет, что его участие в деле подтверждается собранными следствием доказательствами, я подготовил восемь томов материалов уголовного дела, где прослеживалось участие Токарева, и составил план допроса, предусматривающий порядок предъявления доказательств.