Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

«Государственническая», державная линия еще более четко прослеживается в предложениях (укорененных в результате недальновидного указания из распоряжения М.С. Гобачева от 3 ноября 1990 г. о поисках «противовеса» претензиям в истории двусторонних отношений) привлечь проблему военного противостояния 1919—1920 гг. и его последствий, противопоставить судьбы пленных двух войн, в наивной вере «уравнять счет» человеческих потерь между двумя государствами. Исполнителями стали автор нескольких публицистических статей бывший дипломат Ю.В. Иванов и историк И.В. Михутина, выпустившая книжку «Польско-советская война 1919—1920 гг.». П.А. Аптекарь и Б.В. Соколов указали на слабое документальное обеспечение книжки, в которой совершенно не использованы материалы Российского государственного военного архива, на явную односторонность подхода и использование двойных стандартов, на игнорирование проблемы положения и судеб польских пленных во время войны 1919—1920 гг. и т.д. Обстоятельной научной критике эти публикации подвергли и польские ученые М. Тарчиньский, А. Ахматович, Р. Война и другие {25} .

Бывший польский президент В. Ярузельский подчеркнул в беседе с московским писателем В.Д. Оскоцким существование принципиальных различий между катынским преступлением и трагической судьбой пленных красноармейцев в 1920 г. «Исаак Бабель, а также другие советские и польские очевидцы событий описывали жестокость обеих сторон, противоборствовавших в 1920 году. Но это было в бою, — констатировал он. — Иное дело — смерть, заданная преступным, человекоубийственным образом, поголовное уничтожение пленных, истребление людей беззащитных. ...Катынское преступление совершалось преднамеренно, по приказу Сталина и других членов высшего советского руководства. Военнопленные же красноармейцы погибали прежде всего из-за крайне тяжелых условий в лагерях. Однако это не было запланированным, по приказу сверху убийством, причем сокрытым ложью в течение нескольких десятилетий» {26} .

Контрпродуктивная «Анти-Катынь», или «Контр-Катынь», в условиях не исчерпавшего себя кризиса общественного сознания, живучести прежних идеологем создала реальную почву для спроса на низкопробные националистические, квазидокументальные повести Ю.И. Мухина и В.И. Филатова и принесла свои негативные плоды. Так, после распространения через частный книжный киоск в Госдуме РФ «Катынского детектива» Ю.И. Мухина тема Катыни срезонировала в направленной против Горбачева книжечке заместителя начальника аналитического управления Думы, ранее партийного работника на Ставрополье А. Коробейникова «Горбачев: Другое лицо». Он использует претензии Мухина к Горбачеву по поводу признания виновности советской стороны «без документальных подтверждений», считая Катынь «преступлением гитлеризма» и не вникая при этом в проблему секретных договоренностей, не учитывая осведомленности Горбачева в наличии подлинных документов по этому вопросу, о чем пишет цитируемый им Болдин, и т.д. {27}

Основные столичные научные центры — Институт российской истории РАН и Институт всеобщей истории РАН — повели важную конструктивную работу по уточнению основополагающих оценок сталинской внешней политики накануне и в годы Второй мировой войны. Первый из этих институтов встал перед нелегкой задачей развести внешнеполитические установки и методы действий Сталина и внешнюю политику Советского Союза, его подлинные интересы. Ведущие специалисты Г.А. Куманев и Э.Э. Шкляр в статье «До и после пакта: Советско-германские отношения» сформулировали вывод, что именно по вине Сталина и его ближайшего окружения обернулись большими невосполнимыми потерями — «что бы то ни было — грехи, ошибки, слабости, просчеты». Более четкой квалификации сталинской внешней политики авторы не дают, но и со всей определенностью выступают против того, чтобы «свалить вину за развязывание войны» только на Сталина, исключив Гитлера, Чемберлена, Даладье. Рассуждая о пакте Молотова—Риббентропа, авторы оказываются не в состоянии оценить его в комплексе с секретными протоколами. Они настаивают на том, что он вполне отвечал дипломатическим нормам того времени («подобные пакты имелись у Германии и с Польшей, и с Англией») и давал определенный выигрыш времени, был выгоден СССР, на который «объективно работал нейтралитет» (правда, временный). Эта аргументация не была достаточно обоснована данными.

Секретные протоколы как таковые авторы решительно осуждают: «Сам факт их подписания с гитлеровской Германией ничем не может быть сколько-нибудь убедительно объяснен и оправдан. Эти документы не только сводили на нет все нравственные принципы, на которых после Октября 1917 года, пусть даже и формально, зиждилась внешняя политика нашей страны, но и подрывали сами основы как нормальной дипломатической практики, так и деятельности левых демократических сил во всем мире...» Инициатива их подписания списывается на Германию, совершенно несостоятельными названы утверждения о подталкивании Гитлера на агрессию. Применительно к Польше эта трактовка выливается в версию, что якобы позиция Гитлера к концу лета 1939 г. не зависела от политики СССР, он не нуждался в каком-либо подталкивании, все равно Третий рейх обрушился бы на Польшу, так как Гитлер «не только не хотел, но и не мог отказаться от нападения на нее» {28} . В принятой авторами схеме не осталось места для катынского злодеяния как последствия реализации пакта Молотова—Риббентропа.

Важным звеном в исследовании проблемы стала международная научная конференция в Институте всеобщей истории РАН «Начало войны и Советский Союз. 1939—1941 гг.» (январь—февраль 1995 г.). Для периода кануна и начала войны на ней были воспроизведены в основном те же подходы, но свое место заняла и польская проблематика, трактуемая двояко — с позиций и признания факта четвертого раздела Польши, и указания на сталинское стремление расширить СССР до пределов бывшей Российской империи. Определенным новшеством для аудитории была содержавшаяся в представленном докладе Э. Дурачинского постановка вопроса о рассмотрении советской внешней политики, в том числе четвертого раздела Польши, в категориях международного права, нарушения ряда двусторонних и многосторонних актов. Руководитель конференции А.Л. Чубарьян, не разделяя попыток объяснить и оправдать сталинскую внешнюю политику исключительно геополитическими интересами России, имеющими глубинные исторические корни, поднял методологическую проблему взаимосвязи политики, войны и морали, отмечал попытки Сталина не выглядеть воюющим союзником Германии, «несколько дистанцироваться» от нее. Однако Чубарьян, не будучи юристом, ушел от правовых оценок, от юридических аспектов проблемы. А представитель Института военной истории Министерства обороны А.С. Орлов, выступая при обсуждении польско-прибалтийской проблематики, противопоставил констатации несоответствия сталинской политики нормам международного права требование исходить «из реального развития событий» и принимать «быстрые и прагматические решения». Он старался доказать «односторонность» морально-правовой аргументации при критике сталинских деформаций, а также то, что якобы имеет место нарушение «принятых в историографии принципов объективности и историзма» {29} .