Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Весной 1946 г., с середины марта до последней декады мая, защитник Р. Гесса А. Зейдель собрал несколько документов, касавшихся подписания секретного протокола к советско-германскому договору от 23 августа 1939 г. (аффидевит начальника юридического отдела МИД Германии Ф. Гауса с описанием хода переговоров в Москве и подробным изложением протокола, копию самого протокола и др.). Зейделю удалось добиться вынесения этого аффидевита на обсуждение, а затем и приобщения к делу, хотя советские представители старались предотвратить это, в частности пытались склонить Риббентропа не упоминать в суде советско-германский пакт о ненападении. Однако он не согласился и в последнем слове заявил, что Сталин обсуждал с ним в Москве не возможность урегулирования германо-польского конфликта, а раздел Польши и дал понять, что «если он не получит половины Польши», то представитель Берлина может «сразу же вылетать назад» {23} .

21 мая во время допроса в качестве свидетеля бывшего статс-секретаря германского МИДа Э. фон Вайцзеккера Зейдель, несмотря на попытку Руденко отвести вопрос о подписании 23 августа 1939 г. еще и документа, «не входящего в текст пакта о ненападении», добился положительного ответа на этот вопрос. Он пытался предъявить свидетелю копию протокола для опознания, однако Руденко настаивал на том, чтобы квалифицировать ее как фальшивку, не имеющую силы документа. Копия действительно не была оформлена надлежащим образом {24} . Она не была приобщена к делу, однако немедленно была опубликована в США. Начался длительный процесс поисков, приведший к 1995 г. к окончательному установлению истины при предъявлении Госархивом РФ подлинников приложений к советско-германскому пакту.

Что же касалось обстоятельств Катынского дела, вопреки блефу Сталина союзники уже в то время располагали достаточной информацией, в частности, в результате посещения военнопленными Катынского леса весной 1943 г., сбора данных поляками-эмигрантами и т.д. Однако они не сочли для себя возможным открывать в тот момент, будучи связанными доверительной договоренностью, правду о расстреле польских военнопленных.

Доцент Е.Е. Щемелева-Стенина, выступавшая на процессе в качестве переводчика, располагает текстом письма Ф. Рузвельта, предостерегавшего одного из посвященных в тайну Катынского дела от ее обнародования {25} .

В ходе Нюрнбергского процесса 13 февраля 1946 г. заместитель главного советского обвинителя, полковник Ю.В. Покровский, предъявил подробное обвинение по Катынскому делу, основанное на изложении материалов комиссии Бурденко. Советские представители стремились легализовать «советскую официальную версию» истории гибели польских военнопленных, но надежды на быстрый успех стали развеиваться.

Несмотря на договоренности, связывающие обвинителей-союзников, весьма активной, юридически грамотной и располагавшей вескими доказательствами защите удалось добиться согласия трибунала на вызов свидетелей по Катынскому делу. Она не имела возможностей добиваться рассмотрения своей версии, но тщательно использовала слабые места обвинения, чтобы подорвать доверие к советской версии. Сделать это оказалось не столь трудно. Советское руководство было вынуждено признать, как засвидетельствовал специальный уполномоченный по польским делам генерал КГБ Г.С. Жуков, что комиссия Бурденко «не принесла ожидаемых результатов, неумело „прикрыла“ дело» {26} .

Сталину пришлось срочно собирать созданную в сентябре 1945 г. решениями Совмина и ЦК ВКП(б) правительственную комиссию по руководству советскими представителями на Нюрнбергском процессе во главе с А.Я. Вышинским. Руководство этой комиссией Сталин осуществлял через Молотова. Неожиданный поворот Катынского дела вынудил готовить дополнительные материалы и свидетелей, чтобы подкрепить «советскую официальную версию».

21 марта 1946 г. комиссия наметила целый перечень мер для этого: направить представителей в Болгарию для подготовки болгарских свидетелей, «подготовить польских свидетелей и их показания», троих-пятерых советских свидетелей и двух медицинских экспертов, свидетеля-немца, который был в Катыни, и т.д. Эти операции поручались крупнейшим фигурам силовых ведомств — В.С. Абакумову, А.Я. Вышинскому, В.Н. Меркулову, П.И. Горшенину, а также генеральному прокурору Польши Е. Савицкому {27} .

Неожиданная проблема возникла и в самой советской делегации в Нюрнберге, когда подготовка Катынского дела была поручена помощнику советского главного обвинителя Р.А. Руденко Н.Д. Зоре. Этот энергичный, инициативный молодой прокурор, способный на нестандартные поступки (и, в частности, разжалованный до рядового в 1939 г., когда во время проверки ряда дел доказал, что в основе приговоров были фальсифицированные данные), менее всего был пригоден для реализации замысла хитроумного блефа. Тем более, что он слышал о роли НКВД в Катынском деле раньше и наверняка пополнил эту информацию от поляков, будучи до конца 1945 г. при Н.А. Булганине как представителе СССР при Польском Комитете Национального Освобождения советником по юридическим вопросам.

Знакомство с материалами, с которыми Н.Д. Зоря должен был выступать перед Нюрнбергским трибуналом, заставило его обратиться к непосредственному начальнику — Генеральному прокурору СССР Горшенину с просьбой немедленно откомандировать его в Москву для доклада Вышинскому о своих сомнениях. Он получил отказ, а на следующее утро, 23 мая 1946 г., был найден мертвым в своей комнате. Существуют разные версии о его смерти, в том числе официальная — результат неосторожной чистки личного оружия. Многократные попытки установить истину, объективно судить о причинах и обстоятельствах смерти Зори пока не удались.

Вспоминая смерть Зори как одно из самых страшных потрясений в Нюрнберге, советская синхронная переводчица Т.С. Ступникова сообщает, что его «убрали» аккуратно, без шума, не привлекая внимания мировой общественности и не прерывая заседаний трибунала, что было воспринято как намек «нашим юристам, что в таких делах оступаться не полагается». Она задается вопросами, на которые пока нет ответа: «Сам ли он покончил счеты с жизнью, когда почувствовал, что у него нет другого выхода? Или ему было предложено навсегда уйти из жизни, оставив жену и детей? А может быть, его просто застрелили советские специалисты по меткой стрельбе, работавшие в Нюрнберге, бравые бериевские мальчики...» Для запугивания ли персонала, или в самом деле так было, распустили слух, якобы Сталин изрек: «Похоронить, как собаку!» {28}

Бесспорно то, что роковой порог был переступлен в момент попытки выбрать путь установления истины по Катынскому делу {29} .