Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Вступивший в должность заведующего общим отделом ЦК КПСС в начале 1987 г. В.И. Болдин выяснил все это, убедился, что глубоко спрятанные от ученых и общественного мнения документы на самом деле даже не конвертированы (то есть не заложены в особые конверты), не имеют особых грифов и штампов и доступны многим сотрудникам ЦК. В своих воспоминаниях «Крушение пьедестала» он детально описал свои встречи с Горбачевым по этому вопросу, сцену доклада, знакомства генсека с документами и картой Польши с разграничительной линией и автографом Сталина: «...он комментировал свои наблюдения, изредка задавая мне вопросы. Он не удивился наличию этих документов, скорее в его интонации было раздражение, что пришлось прикоснуться к прошлому. — Убери подальше! — сказал он в заключение.

А между тем интерес к секретным протоколам в стране и за рубежом возрастал» {24} .

Позднее Болдин дал более подробную информацию о судьбе секретных протоколов. Когда смерть Сталина сняла ограничения на доступ членов Президиума ЦК к документам его архива и они немедленно вскрыли его личный сейф, разобрав бумаги, имевшие отношение лично к ним, Молотов изъял среди прочего и «подлинники секретного протокола». Когда на Западе появилась публикация копии, советские мидовские работники и государственные деятели «напрочь отказались признать эти копии соответствующими оригиналам». Основной аргумент — подпись Молотова, сделанная латиницей, — выглядел убедительно, поскольку Молотов, как предполагалось, никогда так не подписывался. Ходили различные версии, но интерес затухал.

Болдин сообщает, что пакет с этими документами находился в МИДе не два раза: мидовские работники еще раз достаточно долго держали его у себя, да и в дальнейшем он был доступен для доверенных лиц. Громыко, правда, отказывая в их публикации, убежденно изрек: «Нас никто уличить не сможет».

Признавая, что Молотов действительно подписался латинскими буквами, Болдин высказывает предположение, что это было сделано не случайно: «скорее всего, он рассчитывал на то, что достоверность документа может быть поставлена под сомнение». Любопытен эпизод и с поручением Л.Ф. Ильичеву, заместителю А.А. Громыко, искать секретные протоколы: Громыко хорошо знал их содержание и адрес, по которому сам их отправил, но создал даже комиссию по их поиску. Вот что об этом поручении — «выяснить, нет ли секретных протоколов в архивах ЦК КПСС и где их можно искать» — и его выполнении рассказывает Болдин: «Я сразу понял, что Громыко решил сыграть беспроигрышно: во-первых, дал понять, что в МИДе документов нет, во-вторых, визитом Ильичева намекнул, где надо искать, и, в-третьих, рассчитывал получить информацию, что руководство ЦК КПСС не считает своевременным обнародовать эти документы, несмотря ни на какую гласность.

Я не был уверен, что Ильичев, работавший секретарем ЦК, ничего не знает о документах. Поэтому, пользуясь теми же правилами, в которых так силен был Громыко, я спросил:

— А разве такого рода документы хранятся не в архивах МИДа? Мне очень не хотелось говорить неправду Ильичеву, уважая его опыт, возраст и наши добрые отношения» {25} .

В начале октября 1987 г. проявил озабоченность по поводу работы комиссии курировавший в ЦК идеологическую работу Е.К. Лигачев. Г.Л. Смирнов отчитался перед ним о состоянии обсуждения острых проблем советско-польских отношений, указав, что они не представляют тайны для польской общественности. Наоборот, она давно и широко информирована о существовании и содержании секретного протокола к советско-германскому договору от 23 августа 1939 г., а сведения о нем есть даже в польских школьных учебниках. Они базируются как на немецких источниках, так и на первом томе «Истории Великой Отечественной войны», где имеется указание на установление демаркационной линии между Германией и СССР по карте Польши. Из отчета можно было сделать вывод, что подлинная информация не повлияет на ухудшение двусторонних отношений, чего традиционно опасались наши идеологи. Польский сопредседатель комиссии, настроенный вполне миролюбиво, уверял, что признание существования секретного протокола пойдет этим отношениям на пользу, поскольку будет еще одним свидетельством полной, а не выборочной гласности. Именно гласность была важнейшим фактором процесса улучшения советско-польских отношений.

Я. Мачишевский ставил также вопрос о поиске сведений о депортации поляков и новых документах по Катынскому делу.

В своих записках Смирнов не скрывал, что может встать вопрос о сговоре с Гитлером и корыстном разделе Восточной Европы (на что может отреагировать Прибалтика), подчеркивая необходимость выработки четкой линии по этому вопросу. Было сформулировано вполне обоснованное предположение, что Катынское дело будет подниматься бесконечно, поэтому к нему необходимо еще раз вернуться.

В комиссии по истории отношений между двумя странами начались длительные переговоры со многими неизвестными по широкому кругу проблем. Тематика кануна и начала Второй мировой войны была передана в особую рабочую группу, куда вошли В.К. Волков, В.С. Парсаданова (Институт славяноведения и балканистики АН СССР), А.А. Чубарьян, О.А. Ржешевский (Институт всеобщей истории АН СССР), В.Я. Сиполс (Институт истории СССР АН СССР) и их польские коллеги. Пошел процесс выяснения расхождений и постепенного сближения позиций.

В этом составе рабочая группа стала действовать после двух разнонаправленных акций в верхних эшелонах власти. В.А. Медведев старался посодействовать комиссии, даже обратился к Горбачеву в начале октября с просьбой о поисках секретных протоколов. И услышал в ответ, что якобы «никаких новых документов к этому времени ему не было представлено» {26} . В журнале «Новое время» (№ 34—41) появилась серия статей В.М. Фалина, председателя правления Агентства печати «Новости», которое специализировалось на контрпропаганде. Он трактовал о генезисе Второй мировой войны, воспроизводя густо приправленные идеологическими стереотипами тезисы о враждебной СССР политике «буржуазной Польши» в том же ключе, что и публикация «Правда и ложь о Второй мировой войне». При помощи изощренной словестной эквилибристики автор фактически оправдывал деформированную Сталиным советскую внешнюю политику. Широко и вольно были привлечены немецкие материалы, а искомые советские отсутствовали. О существовании секретных протоколов можно было лишь догадываться по некоторым намекам. Вся эта серия статей была весьма далека от научной корректности и фактически продолжала фальсификацию освещения проблем, в частности вопроса об обстоятельствах, причинах и мотивах катынского преступления.