В. Чаплыгин - Всемирный следопыт, 1930 № 06

— Кто здесь? — тревожно спрашивал Мухамед.

— Я! Арка Клычев, — донесся ответ басмача.

— Чего ты бродишь, как коза непривязанная?

— Тебя жду.

— Ну вот я, говори.

— Скажу. Ты бальшой, Мухамед?

— Большевик! Ты это и сам знаешь.

— Знаю, — согласился басмач. — А скажи, ты мюрид [19] Мюрид — ученик, последователь. В буквальном переводе — стремящийся. Ленина?

— Говори короче, Арка, — нетерпеливо проговорил Мухамед. — Что тебе от меня нужно?

— Мюриды Ленина не должны иметь золота. Верно? Зачем же ты ищешь клад Пяпш-Дяли-хана?

— Вот в чем дело! — усмехнулся Мухамед. — А зачем тебе деньги, Арка? В Афганистан хочешь убежать? Или новую шайку басмачей нанять?

— Не твое дело! — нервно похлопывая плеткой по голенищу, огрызнулся басмач. — Не мешай мне искать клад Пяпша, не то худо будет! Никого не пожалею, слышишь?

— Сматывайся в чортову кибитку, головорез! — крикнул зло Мухамед. — Если завтра в ауле тебя увижу, арестую и в Ташауз отправлю!

— Хоп! — бросил коротко, словно выстрелил, Канлы-Баш. И зашагал тяжело в тьму ночи. А отойдя, запел «Гер-оглы», разбойничью песню. Была та песня, как крик тоски и боли, как звон и лязг старинного клинка о вражескую кольчугу.

«Ну, быть теперь поножовщине!» — подумал, переводя тяжело дух, Семен Кузьмич.

И, вспомнив вдруг, что декхане ждут его доклад о шлюзовании Хазавата, метнулся стремительно к дверям кибитки…

Когда жемчужно-розовая луна вчеканилась в темносинюю эмаль неба, осветились до горизонта песчаные разметы. И ночь, звездная, прозрачная, словно стеклянным колпаком бережно накрыла пустыню.

Мухамед откинул кошму и вышел на улицу. Аул Сан-Таш спал, правда, не весь целиком. Кое-где в саклях и кибитках светились еще чадные мангалы и «огни наступающей на пустыню цивилизации» — трехлинейные кухонные керосиновые лампочки.

В кибитках и саклях этих стучали соккы — деревянные ступки, в которых тяжелыми каменными пестиками толкут пшеницу и рис. В ауле не все имеют право на сон в поздний ночной час. Женщины условиями быта лишены этого права. Утром муж и дети попросят хлеба. И мать всю ночь почти должна толочь муку, чтобы завтра хватило ее на несколько больших чуреков (хлебов).

За деревянным горбатым мостиком, перекинутым через звонко журчащий арык, аул кончился. Смолк дробный стук сокк.

Суровая тишина пустыни охватила Мухамеда. Лишь далеко позади, в ауле, выли на луну от своей собачьей тоски псы. И вдруг криком раздраженного индюка прилетел откуда-то тягучий скрип чигиря.

«Проклятый!» — стиснул кулаки Мухамед и погрозился в ту сторону, откуда несся чигирный скрежет. А затем, утопая по щиколотку в мягком, предательски расползающемся под ногами песке, он зашагал в сторону холмов Шах-Назара…

И тотчас же по настилу деревянного моста снова затопотал кто-то в торопливом беге. Басмач Канлы-Баш остановился на спуске с моста в пески и окинул нетерпеливым взглядом расстилающуюся перед ним пустыню. Темный силуэт Мухамеда виднелся уже на половине верблюжьего горба Шах-Назара. Басмач потянул погонный ремень, чтобы короткий кавалерийский карабин не бил на бегу в спину, и припустился неуклюжей рысцой к холмам Шах-Назара.

И в третий раз заскрипел под чьими-то шагами горбатый деревянный мостик, перекинувшийся через журчащий арык на околице аула Сан-Таш. То была Джемаль.

Она, подобно басмачу, остановилась в нерешительности перед спуском в пески. Перед ней лежала пустыня. Оттуда, словно из гигантского печного жерла, тянуло на девушку горячим дыханием прокалившихся за день песков. Джемаль огляделась По склону Шах-Назара медленно двигались два человека. Отсюда они казались тараканами, нерешительно ползущими по хлебной краюхе. Но тени их под низкой луной легли через всю пустыню до горизонта. Джемаль вскрикнула и побежала, придерживаясь облегчавших ей бег глубоких следов, оставленных Мохамедом и басмачом…

От бешеного подъема на крутой склон Шах-Назара грудь девушки дышала прерывисто и хрипло. Джемаль устало подпиралась подобранной на бегу палкой. Но теперь, к счастью, подъем кончился. Она стояла уже на вершине холма, срезанной, словно искусственно, горизонтальной площадкой. И по этой площадке, проваливаясь в ямы и канавы, брели устало два человека: аульный учитель и басмач. Они шли друг от друга на расстоянии не большем полукилометра. Крикни один, другой легко услышал бы этот крик.

«И как Мухамед не догадается обернуться?» — подумала Джемаль, Девушка легла в тени одинокого саксаулового куста, попрежнему не спуская взгляда с двоих людей, медленно бредущих по вершине Шах-Назара.

Вот передний из них, Мухамед, остановился, внимательно рассматривая что-то у себя под ногами. А затем опустился на колени. Повторяя его движения, басмач опустился на корточки, скрывшись за песчаным бугорком. Но Мухамед разочарованно поднялся, обошел, сделав замкнутый круг, то место, которое только что разглядывал, и вдруг замер, насторожившись. Басмач беспокойно завозился и поднялся на полусогнутых ногах, выглядывая из-за бугра. А Мухамед вдруг упал, как сбитый ударом, на колени и, выхватив из-за пояса коротенькую солдатскую лопатку, начал бешено раскидывать ею песок.

— Тохта! — крикнул вдруг басмач, прыгнув через бугор. — Кильмайтур! [20] Стой! Не подходи! .

Мухамед рывком вскочил, увидав Канлы-Баша, поднял над головой словно для удара лопатку и, повернувшись, побежал.

— Тохта! — снова свирепо крикнул басмач. Но Мухамед не остановился. Канлы-Баш взвизгнул и пустился за ним в погоню.

— Золим! [21] Злодей, убийца. — крикнула в отчаянии Джемаль. Жалобный крик ее словно на тоненькой ниточке повис и оборвался бессильно. Но и этот легкий вскрик услышал басмач. Он быстро оглянулся, увидел Джемаль и остановился в растерянности, глядя то на девушку, то на бегущего Мухамеда

Воспользовавшись этой секундной растерянностью басмача, Джемаль рванулась в сторону, на песчаном оползне полулежа скатилась с вершины Шах-Назара и поднявшись снова на ноги, побежала.

Канлы-Баш кричал что-то отчаянно ей вслед. Но эти крики как удары били ее в спину, и она ускоряла свой и без того неистовый бег.

Джемаль бежала вниз, в аул. Она спешила привести вооруженных аульчан на помощь брату.