В. Чаплыгин - Всемирный следопыт, 1930 № 06

— Кш! Ироды…

Старуха привязала тряпку к голове пугала. И пугало сразу преобразилось. Оно вдруг задергалось, зашевелилось, замахало. И несомненно оно теперь сделалось очень страшным для ворон. Матрена полюбовалась на свою выдумку, и заковыляла обратно к реке, к забытым ведрам.

На тряпке, привязанной к голове пугала было написано:

«Батальон уничтожения СССР. С нами бог!»

Но старуха Матрена была неграмотна.

Последний свой отпуск я провел в небольшой деревушке на берегу Сиваша, у давнишнего приятеля Ивана Дорофеича Стрельцова, с которым мне пришлось служить в одном полку во время гражданской войны. Тогда Иван Дорофеич, или просто Ерофеич, как звали его все, был лихим буденновцем, а теперь он рыбак и охотник в одно и то же время. Впрочем, в присивашских краях многие так: управившись с полем, принимаются за рыбу, а когда наступает сезон охоты, берутся за ружье. Правда, птицы на Сиваше год от году становится меньше, но в рыбе недостатка пока нет, — не только для себя хватает, но не мало отправляется и на сторону.

Но назвать Ерофеича промышленником, старающимся как можно больше добыть рыбы и птицы, было бы неверно: охотничает и рыбачит он скорее по призванию, нежели из-за материальных соображений. Закидывая волокушу в море, он всегда рассчитывает выловить какой-нибудь любопытный экземпляр, которого еще нет в его садке. С утренних засидок Ерофеич частенько уходит, не сделав ни одного выстрела, хотя птица подходит к его шалашу так близко, что ее можно брать руками: охотник просто наблюдает ее в спокойном состоянии. У Ерофеича необыкновенная любовь к тому, что мы называем зоотехникой: дома он всегда возится с каким-нибудь пернатым, стараясь сделать его домашней птицей.

В минувший мой приезд «зоопарк» Ерофеича состоял из прирученного журавля, трех шилохвостов, одного ястреба и дрофы. В этот раз дрофы я не застал — ее загрызла собака, но место дрофы занял баклан. История приручения этой птицы — лишний штрих к характеристике Ерофеича. Десять лет назад, коротая время у лагерного костра, я рассказал Ерофеичу о том, как китайцы дрессируют бакланов, заставляя их ловить для себя рыбу. И вот, вернувшись после демобилизации домой, Ерофеич решил то же самое проделать у себя. Поймав несколько молодых бакланов, он занялся их дрессировкой.

Дело это оказалось далеко не легким. Китайцы в дрессировке бакланов накопили богатый опыт, передаваемый из поколения в поколение, а сивашскому охотнику до всего приходилось доходить, как он говорил, своей башкой. Первое время у Ерофеича ничего не выходило: проклятые птицы, вынырнув с пойманной рыбой, преспокойно улетали. Но терпение и настойчивость взяли верх — охотник в конце концов добился своего. Черныш — так он назвал дрессированного баклана — был великолепен: птица так ловко ловила рыбу для своего хозяина, что могла дать несколько очков любому из своих китайских собратьев.

Ловлю рыбы с бакланом мы производили обычно с лодки. За день до охоты баклана морили голодом, а затем сажали в клетку и вывозили на место лова. «А ну, Черныш, тащи нам сейчас лобана», — говорил Ерофеич, сажая птицу на руку и одевая ей на шею кольцо. Почувствовав себя на свободе, баклан некоторое время осматривался, как бы изучая поле сражения; затем стремительно срывался и нырял в воду. Через минуту он появлялся на поверхности, и надо было видеть, с каким победоносным видом подплывал он к лодке, держа в клюве рыбу чуть ли не больше себя ростом. Конечно, баклану очень хотелось немедленно расправиться с добычей, но этому мешало надетое на шею кольцо, не позволявшее ему глотать. И ловец покорно тащил рыбу за рыбой хозяину, терпеливо дожидаясь окончания лова, когда снималось кольцо, и некоторая часть добычи поступала в полное распоряжение пернатого рыболова.

— Молодец, — поощрял баклана Ерофеич, беря у него из клюва рыбу. — На моих харчах живешь не даром.

Баклан был положительно неутомим в нырянии за рыбой и никогда не появлялся на поверхность без добычи.

Я был в восторге от ловкости птицы, балуя ее иногда кормом сверх положенной нормы, пока не случилось событие, значительно охладившее мои чувства к Чернышу.

Прожорливость, как известно, свойственна всем бакланам, но у Черныша была еще одна особенность — непонятная ненависть к блестящим предметам. Осколок стекла, металлическая пуговица, белая жестянка — все это действовало на птицу так, как кошка действует на собаку. При виде блестящего предмета баклан не мог оставаться спокойным, бросался на него и с остервенением долбил клювом.

Случилось это недели через две после моего приезда. Черныш охотился за рыбой, мы с Ерофеичем сидели в лодке и сортировали добычу. Вручив хозяину очередную рыбу, птица решила сделать передышку: примостившись на борту лодки, баклан стал шумно отряхиваться от воды. Мы уже довольно долго были на море, и мне вздумалось узнать, который час. Но, посмотрев на часы, я не тотчас же положил их в карман, а держа их в руке, отвернулся в сторону: мое внимание было отвлечено носившейся поблизости над морем стайкой уток.

— Часы… Спрячь часы! — услышал я вдруг испуганный голос Ерофеича, и в ту же минуту почувствовал в руке острую боль. Ошеломленный, я инстинктивно отдернул руку, разжав в то же время ладонь, а когда опомнился, было уже поздно: стукнувшись о борт, мои часы упали в море…

Право, в этот момент я готов был двинуть веслом противную птицу. Это она, завидев блеск металла, вцепилась мне в руку. Это она отправила на дно Сиваша старинный хронометр, доставшийся мне от отца, который в свою очередь получил его от деда. Почти столетие жили часы, побывав за это время чуть ли не во всех частях света! И вот…

— Ах, чортова образина! — разразился Ерофеич по адресу баклана и совершенно серьезно собрался свернуть ему голову. Я еле удержал охотника. В конце концов виноват был я сам: зная пристрастие баклана к блестящим предметам, мне следовало быть более осторожным.

— До сих пор мы ходили за рыбой, а теперь она сама к нам придет. Смотри! — сказал однажды Ерофеич, показывая в сторону Азовского моря.

Небо над нами было еще чисто, но оттуда, словно развертывающееся ватное одеяло, надвигалась пелена облаков.