Чарльз Сноу - Портреты и размышления

Кэйт горевала, возмущалась, утопала в слезах. Конечно, она и раньше знала, что их отношения переживают кризис. Ее родные, к которым Диккенс был всегда очень щедр и которые по этой причине его не любили, тоже узнали обо всем и решили, что именно она должна настаивать на разъезде. По их мнению, он был в ответе за все ее несчастья. Он не только не любил ее, он дурно с ней обращался. Она должна немедленно его покинуть, а он обязан обеспечить ее.

Диккенс впал в ярость. Не из-за предполагаемого разъезда, но потому, что его оскорбляли, на него клеветали. Он не склонен был выслушивать упреки в несправедливости, а когда слышал их, то встречал их во всеоружии совершенно непроницаемого высоконравственного негодования. Тогда Хогарты пустили слух, что Эллен Тернан — его любовница. Негодование Диккенса превратилось почти в безумие. Он атаковал их со всей мощью своей неукротимой воли. Он не даст жене ни гроша, тем более — ее родным, если они не откажутся от клеветы, причем засвидетельствуют свой отказ документально, на бумаге, чтобы его можно было опубликовать и чтобы в документе содержалось заявление жены, безоговорочно отрицающей справедливость подобного обвинения. Несколько недель велись переговоры, и, как всегда, в единоборстве характеров победил Диккенс. Хогарты и Кэйт подтвердили, что Эллен чиста и ее отношения с Диккенсом невинны. Они, конечно, и минуты в это не верили, но тогда дело обстояло именно так.

Диккенс и дальше действовал словно в помешательстве. Он настаивал на опубликовании в прессе заявлений, в которых утверждалось, что разрыв с женой был необходим, но доброволен. Казалось, ему совершенно изменил здравый смысл. Он был полон решимости убедить своих возлюбленных читателей, что он всегда был безупречен и таковым остался. Ему подали дурной совет, и, хотя он обычно не слушал ничьих советов, на этот раз своему обыкновению изменил. Издатель «Таймс» считал, что публичные объяснения послужат преградой для сплетен. Он ошибся. Слухи множились.

Диккенс нашел отдушину — единственную, которую всегда находил, — в лихорадочной деятельности. Больше театральных постановок! Больше публичных чтений! Эти последние должны были показать, как к нему относится публика. Неужели теперь она от него отвернется? Он вышел на сцену в Сент-Мартинс-Холле {122} 122 Сент-Мартинс-Холл — здание для общественных собраний в Лондоне. , владея собой в совершенстве. Ведь при всем при том он великолепно умел управлять публикой. Аудитория встретила его с неизменным восторгом и любовью, пожалуй даже большими, чем обычно. И так было по всей стране. Подобно некоторым актерам, он взывал к эмоциональной поддержке со стороны публики, словно та была женщиной, у которой он мог ее черпать, будь он другим человеком, более счастливым в любви. Однако на любовь читателей он мог положиться всегда.

Насколько можно догадываться (сведения отрывочны, но их немало), от Эллен Тернан он большой поддержки не получал. Он питал к ней восторженную любовь, любовь молодого человека, который пытался вернуть радостное возбуждение, испытанное в двадцать лет с Марией Биднелл. Он опьянел от восторга, но теперь он был опытнее. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять: Эллен не похожа на обожаемых им инфантильных «милочек», которых так много в его прежних романах. Пришло время, и она стала его любовницей — очевидно, не выдержав натиска его неукротимой воли (и, возможно, не устояв перед соблазном некоторых мирских благ). Однако человек, который больше, чем Диккенс, понимал женщин, его друг Уилки Коллинз, который иногда увлекал его в увеселительные поездки в Париж, не приносившие менее легкомысленному Диккенсу никакого удовольствия, возможно, говорил ему, возможно, просто намекал, что женщина, уступившая натиску, не слишком склонна любить победителя. По-видимому, она относилась к нему с холодностью. Во всяком случае, хотя подобное предположение ничем не может быть подтверждено, Эллен не испытывала к нему физического влечения.

Он устраивал ее на разных тайных квартирах в пригородах Лондона, и эти странные, таинственные отношения продолжались лет десять — до самой его смерти. Таким образом, его мечта об идиллической любви обернулась безотрадной реальностью, как и все предыдущие надежды, и он должен был понять, что надеяться больше не на что. Сама Эллен, в зрелом возрасте, с неприятным чувством вспоминала о времени, прожитом с Диккенсом.

Бесспорно, однако, что она оставила след в его творчестве. Еще до того, как он страстно ее полюбил, Диккенс, несомненно, стал более интересоваться психологией характера, но именно Эллен способствовала углублению его психологизма, во всяком случае, этот процесс совершался не без ее влияния, и я очень скоро вернусь к этому вопросу.

Теперь принято восхвалять «Крошку Доррит» (1856) за то, что роман воспроизводит общество, как Диккенс его понимал. Такой взгляд зависит от того, в чем видеть цель социального анализа. Диккенс изображает современную Англию как огромную тюрьму. Однако, говоря символически, любое общество, повсюду, и во времена Диккенса, и всегда, какие бы политические формы оно ни имело, можно рассматривать в том же духе, а Министерство Околичностей тоже можно преобразовать в более рациональное и эффективное учреждение. Кстати, уже при Диккенсе парламентская практика претерпевала изменения, поэтому в картине, им созданной, чувствуется стереотипное представление, правда воплощенное рукой блестящего журналиста. В любом управляемом обществе, в том числе и обществе будущего, должен быть административный аппарат. Однако людям с темпераментом Диккенса, особенно Диккенса страдающего, кажется, что такой государственный аппарат, даже самый совершенный, насколько это позволяют ограниченные человеческие возможности, самой своей природой предназначен делать любое общество похожим на тюрьму. Таковы, однако, условия социального и общечеловеческого существования. Поэтому образ, созданный Диккенсом в романе, не конструктивен.

Сравнение общества с тюрьмой встречается довольно часто и в ранних его произведениях. Великолепная новация «Крошки Доррит» состоит в другом, а именно: здесь мы видим наиболее удачную попытку воспроизвести человеческий характер в развитии.

Какие поступки совершает или не способен совершить человек? Что заставляет его избирать тот или иной путь, в чем причина его падения? В этом аспекте Уильям Доррит — наиболее полно и подробно, с наименьшими погрешностями против правды жизни обрисованный персонаж из всех созданных Диккенсом к тому времени. Его превзойдет только образ Пипа из «Больших надежд».

В «Крошке Доррит» мы встречаем другое, столь же замечательное свидетельство нового, а может быть, до тех пор не проявлявшегося интереса Диккенса к психологии. В романе есть почти не имеющая отношения к сюжету глава, «История одного самоистязания», вставленная в книгу словно для того, чтобы доказать — хотя это не нуждалось в доказательствах, — какой он великолепный мастер, которому подвластно почти все. Эта глава кажется списанной у Достоевского, но будь это даже так, мы рассматривали бы ее как великий образец, прекрасный образец сверхъестественной проницательности, позаимствованной у русского писателя. В действительности же Достоевский тогда отбывал срок поселения в Сибири, его главные романы были впереди, и вряд ли Диккенс хоть когда-нибудь слышал его имя. Наоборот, произведения самого Диккенса оказали активное воздействие и на Достоевского, и на Толстого. Обратного влияния не существовало.