Чарльз Сноу - Портреты и размышления

Это было очень романтично. Отчасти это было выражением обычного протеста против индустриализации, свойственного его литературным современникам. В Соединенных Штатах этот протест был даже, вероятно, сильнее, чем у нас в Англии. (Он, конечно, силен там и теперь. Я вспоминаю при этом одну очень образованную, талантливую молодую американку. Выглядывая из окна десятого этажа дома где-то около Риверсайд-Драйв в Нью-Йорке, она с жаром восклицала: «Вспашите эти ужасные тротуары! Распашите их все!» Ее эмоциональность произвела на меня большое впечатление, но это не потрясло меня: едва ли это был способ справиться с городской цивилизацией.)

Известное американское поветрие — подражание Торо {214} 214 Торо, Генри Дейвид (1817–1862) — американский писатель и философ. В автобиографической книге размышлений «Уолден» (1854) писал о жизни человека в мире природы как возможности спасения личности от современной цивилизации. В памфлете «Гражданское неповиновение» (1849) дал моральное обоснование ненасильственной революции, выступал с идеей гражданского неповиновения правительству рабовладельцев. — не миновало и Фроста. Но как всякий шаблон, указывал Айвор Уинтерс, оно причиняло вред его поэзии. Фрост старался избавиться от него. Когда же он писал от души, у него выходили хорошие стихи. Но иногда в них было больше старательности, чем чувства, и тогда резко бросались в глаза и мнимая архаичность, и мнимая идиллия сельской жизни, что напоминало Хаусмена. В своих лучших стихах Фрост добивался того, чего хотел. Никто не выказывал большей проницательности в понимании литературного климата своего времени, но он не верил в свою оригинальность, которая потенциально была такой же уникальной, как у Йитса.

«Работать хорошо — в этом все дело, — говорил он. — Если вы собираетесь стать фермером, то будьте хорошим фермером».

Многие из его афоризмов столь же выразительны. Однако сам он не был хорошим фермером и в конце жизни с горьким юмором признался в этом. Его ферма не приносила дохода. Хотя Фрост и продолжал называть себя фермером, в действительности он спустя четыре года уже отказался от попытки серьезно заниматься сельским хозяйством, и оно превратилось просто в его хобби. С этого времени он добывал средства к существованию только тем, что преподавал: сначала в местных школах, а потом в университетских колледжах.

Фрост был первым крупным американским поэтом, служившим в учебных заведениях. До пятидесяти лет он не мог прокормиться своим поэтическим трудом, и его спасло не идиллическое фермерство, а благоволение американских университетов.

Даже если бы Фрост был настоящим фермером (а он им никогда не был, ибо не мог рано поутру подняться с постели), то он все равно ничего бы не смог добиться на своей земле. Заниматься сельским хозяйством в штате Вермонт или Нью-Хэмпшир {215} 215 …в штате Вермонт или Нью-Хэмпшир. — Там Фрост жил на своих небольших фермах. было в девяностых годах задачей весьма трудной. Это было под силу разве что большим семьям франкоканадцев, привыкших к тяжелому крестьянскому труду и работающих от зари до поздней ночи. Здравомыслящие англосаксы — среди них были, вероятно, и предки Фроста — еще за пятьдесят лет до рождения поэта решили, что глупо заниматься сельским хозяйством в Новой Англии, когда есть еще хорошая земля в Огайо или по ту сторону реки Миссисипи. И тот, кто серьезно собирался стать фермером, уходил на эти земли. А идиллические фермы в Вермонте годились лишь для богатых ньюйоркцев, чтобы избавить их от лишних денег. Это на своем опыте познал несчастный Унтермейер, когда под влиянием Фроста сам стал фермером в этих местах.

Жизнь на лоне природы в стиле Торо приносила Фросту тяжелые лишения. Денег не было, и семья жила впроголодь. То была, если хотите, добровольная бедность, так как дед Фроста помог бы своему внуку, если бы тот оставил свой непрактичный образ жизни. Но Фрост терпел нужду, и его жена держалась с ним заодно, хотя ей приходилось значительно труднее, чем ему. Она была совершенно одинока, постоянно занята тем, чтобы как-то накормить семью, тогда как он всегда был целиком поглощен собой и своими мыслями. Трудно сказать, хорошим ли он был отцом. Как старый человек, он был мудр с детьми. Но, конечно, чувствовал угрызения совести за ту жизнь, какую навязал своей жене, и за судьбу, с безжалостностью Софокла губившую его семью.

Был ли он способен отразить удары судьбы, никто не знает.

Было что-то неладное в роду Фростов. Его отец в тридцать четыре года умер от туберкулеза. Единственная сестра заболела душевной болезнью. Сам он дожил до глубокой старости, сохранив крепкое здоровье, хотя в молодости у него тоже подозревали туберкулез, но долгие годы, даже когда он уже добился желанной славы и все жизненные бури улеглись, он был на грани какой-то нервической болезненности.

У Фроста было два сына и четыре дочери. Двое его детей умерли в раннем детстве. Как переживала это несчастье мать и как изменилось ее отношение к мужу, показано в «Домашних похоронах», одном из самых сильных стихотворений Фроста. Грустной была судьба и остальных детей: его любимая дочь умерла от родов, а другая дочь после неудачного брака впала в состояние болезненной отрешенности от всего мира. Второй сын хотел заняться сельским хозяйством, пытался писать стихи, а когда ему не удалось ни то ни другое, впал в депрессию и в тридцать лет покончил с собой. Из всех детей только старшая дочь оказалась деятельным человеком и проложила себе дорогу в жизни.

Жена Фроста не дожила до последнего несчастья в семье — самоубийства сына. Утрата любимой дочери, умершей до этого, была для нее невыносимым горем. «Я вместе с ней переживал ее страданья», — писал Фрост в одном из своих писем. Сам он стоически перенес все несчастья, кроме смерти жены. За несколько лет до этого он экспромтом сказал о себе зловещие пророческие слова: «…поэты гораздо менее чувствительны, так как злоупотребляют своими чувствами. Вынужденные выражать их, чтобы заработать на жизнь, они неизбежно становятся бесчувственными, если это не затрагивает их профессиональных нужд».

Казалось, он переживает трагедии своих детей с б о льшим спокойствием, чем многие другие люди. Когда умерла жена, им обоим уже перевалило за шестьдесят, и Фрост, оставшись один, казалось, утратил веру в себя. Он бросил работу, впервые в жизни стал пить и несколько месяцев провел отшельником на пустыре, дойдя чуть ли не до сумасшествия. Почти через год он писал: «Пожалейте бедного старика с железной волей. Все, что я говорю или делаю, обусловлено твердой решимостью идти своим путем. Я могу казаться больным, но лишь по практическим соображениям. Не знаю, чего я заслужил своим характером. Но я гордился… в тот самый день, когда сумел справиться с ним».