Юрий Черниченко - Хлеб

Дело, возможно, в том, что старые они, комбайны, морально одряхлели? Нет, за десять лет парк обновлен технически — именно выходом на новое семейство «Нива» — «Колос» — «Сибиряк». Две последние марки — двухбарабанные, для особо соломистого и влажного хлеба. (Барабан — это то, во что ныне преобразован древний молотильный камень, ребристый каток. Естественно, катится он уже не по круглому току, влеком не лошадьми, обороты иные, но принцип — ударом выбить зёрна из колоса — прежний. Да и при отделении зерна от плевел применяется древний, как Библия, ветер…)

Обновлен парк и в натуре: бюджет отчислил большие средства, и с семидесятого по восьмидесятый год включительно заводы Минсельхозмаша поставили селу 1085 тысяч уборочных агрегатов. Если учесть, что до войны было выпущено только двести тысяч комбайнов, миллион с гаком — это, наверно, много? Что ж, ведь наше комбайностроение — самое крупное в мире! По числу выпускаемых машин оно раза в четыре перекрывает США, про другие страны и толковать нечего. Рядом с массовкой «Ростсельмаша» производства даже таких знаменитых фирм, как «Джон Дир», «Интернэшнл харверстер», «Нью-Голланд», есть штучный выпуск, как бы индпошив.

Стоп-стоп-стоп, дайте понять. Выпустили миллион с гаком, а до этого было? Было к семидесятому году 623 тысячи. То есть вместе с прибылью семидесятых годов парк должен был перевалить за 1700 тысяч, а в наличии?

Сказано же: в наличии 741 тысяча.

А каков нормальный срок службы комбайна?

Тут понятие растяжимое. В пятидесятые годы у нас он, срок службы, составлял шестнадцать с половиной лет, до войны в МТС нормой были 17 лет, сейчас в Соединенных Штатах средний комбайновый век — 19 лет. Критерий, как видим, подвижный. Практически в колхозах-совхозах уборочная машина служит не больше семи лет. И то — сезон-другой стоит в полынях, ждет списания.

Значит, тот миллион комбайнов, что выпущен в семидесятые годы, ушел в никуда? Еще молодым?

Считайте как хотите. Он на списание ушел и переплавлен, тот миллион, а формулировки — вещь субъективная. Практически все десятилетие комбайновая промышленность, одолевая снабженческие, кадровые, транспортные тяготы, работала на восполнение ликвидируемой части парка. В семьдесят восьмом, скажем, году поступило от заводов 111 тысяч, а прирост у колхозов-совхозов составил семь тысяч; через год прислали сто двенадцать тысяч, а прибавилось фактически тысяч шесть.

Раз уж вспомнил о Федоре Александровиче… Впечатление такое, будто где-то гудит-ревет Курская дуга, потери с обеих сторон страшенные, и надо напрягаться Танкограду из всех мыслимых сил, сцепить зубы, но выдержать еще декаду, еще неделю, потому что — врет, гад, сломается!..

Или лучше без ассоциаций? На одной логике? Срок уборки не сокращен, а комбайновый парк никак не накопится — в чем же смысл такой мощности заводов? И откуда у села эта феноменальная проточность — сколько по одной трубе поступает, столько (или почти столько) в другую вытекает? И долго ли — вопрос целевой программы — бурлить первой трубе, чтобы наполнить бассейн?

Это теоретически, — ответит нам тот же ученый синклит, — достаточно 470 тысяч комбайнов. Но пока рабочая смена используется в поле на 45–55 процентов. Хотя пропускная способность молотилок резко выросла (в сумме по всему парку чуть не удвоилась против 1966–1970 годов), фактическая производительность комбайна к 1976–1980 годам внушительно снизилась. Чтобы было ясней: в пятидесятые годы один комбайн убирал в день хлеб с 9,3 гектара, а к восьмидесятому сполз на 6,9 га. Поэтому рекомендуемое количество комбайнов намного больше расчетного: 892 920. А поскольку процентов сорок комбайнов занято на простейшей операции — косовице в валки, поскольку пятая часть парка вообще используется только под валковые жатки и в молотьбе не участвует, то оптимумом мы считаем и от промышленности требуем не 470 тысяч, а 1050 тысяч зерноуборочных комбайнов. Вопросы остались?

Схема понятна — подход неприемлем. Это, знаете, жох-комендант может вместо одного дивана заказать два с половиной (заявку урежут), когда же речь об одной из кардинальных машин экономики… Нет, вы потрудитесь разъяснить, кому это по карману — держать чуть не шестьсот тысяч комбайнов больше нужного (пусть и теоретически)? Это трактор лишним не бывает, ибо всепогоден, не пашет — так возит, не возит — ковшом орудует, насос какой-то крутит — энергоблок! А комбайн умеет только две вещи: убирать и стоять. И стоит одиннадцать месяцев в году, хоть мотор его сделан на том же заводе, что и для трактора Т-150. Уж как дилетант ни темен, а поймет: замораживать в комбайновом резерве миллионы лошадиных сил при низкой в целом-то энерговооруженности работника есть или недомыслие, или уступка чему-то нехорошему.

Затем, что это еще за комбайны, которые только косят? Явная ошибка, нас хотят провести. Даже по частушке

ибо он combine, комбинация жнейки, молотилки и веялки, не так ли? Производительность СК-5 «Нивы» даже в марке обозначена способностью молотить, и потому деталей к той «Ниве» двенадцать тысяч, а не один нож на двух колесах, как у жатки, верно?

Далее — что это за сорок или пятьдесят процентов использования смены? Простои? На полосе, в страду? Опять чушь: комбайн при спелом хлебе стоять не может, он одиннадцать месяцев перед тем отстоял, достаточно. По функции он схож с пожарной машиной (долго-долго стоять, а в критический час выручить), разве что по надежности может быть выше: пожар всегда внезапен, а тут заранее, по календарю, известно, когда она будет в полном разгаре, страда деревенская. И в силу долгого стояния и краткого — на протяжении года— использования комбайн обязан жить долго, иначе ему не оправдать себя. Так что же за эпидемия в парке долгожителей — мыслимо ли резать автогеном по сотне тысяч машин в год?..

Ну вот, для присказки — довольно. Вооружась умением слушать, дав слово верить своим глазам, — за дело.

Можно знать, что комбайн изобретен задолго до трактора и автомобиля, еще в 1828 году, а можно и нет. (В музее Джона Дира в Иллинойсе я видел старинные фото: комбайн движут тридцать лошадиных сил в прямом, натуральном смысле. Кучер-комбайнер правит упряжкой из шести рядов лошадей, по пятерке в каждом. Впрочем, компоновка, расположение хедера-молотилки-очистки, почти такие же, как в нашем довоенном «Коммунаре». Верней, наш первый комбайн повторил изначальную схему.)

Можно помнить, что первая в России «конная уборка на корню» построена в 1862 году — до написания «Анны Карениной», до «Братьев Карамазовых», а можно и быть не в курсе.

Но что это великая машина бережливости, что в XX веке она сберегла Земле миллиарды тонн зерна и тем помогла человечеству перевалить за четыре миллиарда одновременно живущих — ясно и ведомо всем. Что наше комбайностроение — победа первых пятилеток, что после ленинских ста тысяч тракторов именно комбайн стал символом сельского преображения, что индустриализация уборочных работ была рывком к аграрнопромышленному комплексу задолго до того, как вошла в употребление эта словесная формула, что имена Борина и Пятницы соседствуют в нашей памяти с именами Чкалова и Папанина — пока еще, слава богу, некому толковать. Темпы? В 1930 году выпущено 347 «Коммунаров», в тридцать пятом — 25 тысяч, в 1936-м — 42 тысячи машин. Наши комбайностроительные заводы, писала Большая Советская Энциклопедия в 1938 году, «по своему оборудованию и по размерам производства превосходят лучшие заводы США». Стратегически здравый курс: с самого начала зерновой комбайн приспосабливается к уборке широкого набора культур — подсолнечника, сои, семян трав и т. д., к тому же северные районы (хлеб влажнее, соломистей) получили особый вариант комбайна…