Людмила Томенчук - Высоцкий и его песни - приподнимем занавес за краешек

Тут мужик поклоны бьет,160отвечает вежливо:

"Я не вор, я не шпион, я вообще-то -- дух,

И за свободу161за мою, захотите ежли вы,

Изобью для вас любого, можно даже двух...

Так заканчивается первая часть текста.

x x x

Только когда незваный гость называет себя, наш герой догадывается, что перед ним -- волшебник из сказки:

Тут я понял: это джинн...

Дошло наконец. Но это замечание, которое так и вертится на языке, отнюдь не ироническое. Еще раз повторим: герой не туп -- другим был озабочен.

...он ведь может многое -

Он же может мне сказать "Враз озолочу!"...

Ну чего еще ждать от волшебника? А тот -- вот диво! -- предлагает тривиальный мордобой. Но нас подстерегает и вторая неожиданность, не меньшая, чем мордобой от джинна:

Морды будем после бить -- я вина хочу!..

Кто, как не пьяница, способен просить у чародея не золота, а вина? Но в данном случае дело не в пьянстве. Даже пригрезившиеся богатства не заставят героя изменить себе, заведенному порядку. Задуманное надо довести до конца, поэтому на первое -- выпить. Если уж мордобой -- само собой, после выпивки.

Поступками героя правит не пристрастие к вину, а стремление к порядку. Он, если чего решил, доведет до конца. Решил попробовать -- и попробует, несмотря ни на что. Даже на золото, заискрившееся в его воображении. Хотя высыпь джинн перед ним золото -- и это ничего бы не изменило: "Я вина хочу!" -- все равно было бы сказано. А сказано -- сделано.

Однако и от сказочных чудес, выстроенных услужливым воображением, герой не отказывается, только всему свое время:

Ну а после -- чудеса мне по такому случаю:

Я до небес дворец хочу...

А уже потом как обычно: мордобой, милиция, "воронок", тюрьма.

Скажете, эка невидаль -- мордобой! Но где видано-слыхано, чтобы джинн не дворцы возводил, а мордобоем занимался? Правда, это в расчет не принимается. Потому что герой -- человек правильный, у него все должно быть как положено: из винной бутылки -- вино, от джинна -- дворец, дворники -- с метлами162, милиция -- мастер на все руки, в том числе с духом справиться. А мелочей (что бес, что джинн -- все одно) он не замечает. И до небес дворец -- это идет не от широты желаний героя, а потому, что в сказках он так читал.

... А он мне: "Мы таким делам вовсе не обучены,

И кроме мордобития -- никаких чудес!.."

Вот и третье чудо в нашем сюжете: джинн не только мордобоем занимается, но и, кроме мордобоя, ничего не умеет.

"Врешь!" -- кричу. "Шалишь!" -- кричу..." -

разошелся герой, чувствуя, что привычный порядок нарушен.

...Но и дух -- в амбицию:

Стукнул раз -- специалист! -- видно по нему...

Все-таки интересный тип: его ударили, а он, вместо того чтобы возмутиться, восхищается профессионализмом драчуна. Разумеется, причина не в преклонении перед спецами, а в том, что ожидаемое оправдалось, заведенный порядок соблюден. Теперь мы резонно ждем драки. Но нет:

Я, конечно, побежал -- позвонил в милицию:

"Убивают, -- говорю, -- прямо на дому!.."

После неожиданного и чувствительного удара персонаж способен смотреть на ситуацию трезво, как бы со стороны, оказывается, потому, что ему и в голову не пришло бы дать отпор (Я, конечно, побежал...).

Вот они подъехали -- показали163 аспиду!..

Аспидом он обзывает джинна не от обиды, просто для порядка, как положено: морду ведь набил, хоть и классно.

... Супротив милиции он ничего не смог:

Вывели болезного, руки ему -- за спину,

И с размаху кинули в черный "воронок".164

Герой с самого начала не был чувствителен к ирреальности ситуации, не отреагировав на то, что джинн нематериален, что он вообще-то дух. Но во второй части сюжета в нематериальности джинна впору усомниться и нам: не в тот момент, когда этот дух герою совершенно материально дал по физиономии, а когда милиция одолела духа, не сумевшего испариться, -- что, по нашим понятиям, любой приличный дух должен уметь. Может быть, зеленое, противное примерещилось персонажу спьяну или еще как? А грубый мужик был самым что ни на есть всамделишным?

Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, -

Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке165посидеть...

Все-таки вспомнил, что его незваный гость -- сказочный персонаж. Просто чудо для нашего героя ничего не значит.

x x x

В этой истории неудачного знакомства джинна с горьким пьяницей герой избавляется, собственно, не от непрошеного гостя, отказавшегося к тому же играть по правилам, а именно от чуда, которого ждал и которое не заметил. Ведь в самом деле, то чудо, на которое рассчитывает герой, -- это как раз и не чудо в прямом смысле слова. Это трафаретное, тривиальное представление о чуде. А вот мордобитие "от джинна" -- настоящее чудо. Невиданное, неслыханное, небывалое доселе.

Главное в текстах "У меня запой от одиночества..." и "У вина достоинства...", думаю, все-таки не одиночество -- слишком уж это на поверхности, -- а тривиальность их персонажей, взаимоотношения бытового, обытовленного героя с непредсказуемостью, сложностью жизни. С этими песнями в творчество Высоцкого входит и потом утвердится в нем тема суженного, обывательского восприятия реальности. Во всем своем великолепии предстанет она перед нами в песне о поэтах и кликушах.

1994. Публикуется впервые

13. "КТО КОНЧИЛ ЖИЗНЬ ТРАГИЧЕСКИ -

ТОТ ИСТИННЫЙ ПОЭТ..."

Этот текст, как любой другой, может ответить на многие вопросы. Ну вот хотя бы: каковы отношения автора и героя песни? Любит поэт его или ненавидит, презирает или насмехается, или сочувствует? Высоцкий дает своим персонажам выговориться, и свидетельство тому -- масса монологов персонажей в его песнях. На самом деле это, конечно, диалоги: голос автора, создателя -куда ж ему деться? -- всегда звучит в тексте. Не всегда он проявляется собственным словом. Звучит голос героя -- и поэт не перебивает его, отходит в тень, а его присутствие ощущается в интонации, мелодии. Впрочем, и в речи персонажа тоже -- кто, как не поэт, помогает герою выговорить то, что наболело, подобрать именно эти слова166?

Диалог автора и героя неизбежно длится от первой и до последней буквы, звука. Ощущается же он иногда "горизонтальным" (голос автора то выходит на первый план, то словно растворяется в голосе персонажа), иногда "вертикальным" (авторская интонация не выражена прямо, а только через слово героя). Послушаем один из таких диалогов. А чтобы настроиться, вспомним, что уже сказано об этой песне.

x x x

"Кто кончил жизнь трагически -- тот истинный поэт... И этот расхожий тезис, подхваченный у молвы, азартно доказывается конкретными примерами, сакральными примерами гибельного возраста: двадцать семь, тридцать три, тридцать семь... Красивый ряд выстраивается: Лермонтов, Есенин, Пушкин, Байрон, Рембо, Маяковский. Начинаешь уже верить, что автор всерьез исповедует эту кабалистику, всерьез упрекает поэтов-современников, "проскочивших" престижные рубежи образцовой биографии. Но -- "Терпенье, психопаты и кликуши!" -- смысловой поворот на сто восемьдесят градусов, и все предшествующие рассуждения отметываются как обывательский миф, как пошленькое стремление "укоротить" поэта.