Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

— Что за ритуал у Сергея Константиновича? — спросил затем Свирский. — Который раз вижу, как он вприсядку ходит у машины…

— А… — сказал Постников. — Это уж три года как ритуал. Купите машину если — поймете.

Какой-то шутник подставил под колесо одной из стоявших машин — случайно это оказалась машина Гулякина — обрезок наточенной стальной проволоки. Минут через двадцать езды обрезок, впившийся, едва машина тронулась, в протектор, дошел до камеры. Машину на полном ходу швырнуло на тротуар, на катившую коляску женщину. Постников, сидевший сзади, так и не понял, каким виртуозным усилием профессор ухитрился ее не убить. Но к вечеру у Гулякина уже был инфаркт.

Молча Постников и Свирский протолкались сквозь толпу на остановке. Толпа нервничала, завидев накрененный, наезжающий с натужным воем усталый ящик троллейбуса; все старались выбраться поближе к краю тротуара.

— Надежды юношей питают… — пробормотал Свирский, когда его пихнул острым углом сложенного велосипеда молодой человек, мрачно рвавшийся к той точке пространства, где, по его расчетам, долженствовал оказаться вход. Переполненный троллейбус даже не стал останавливаться — чуть притормозил у остановки, а потом, взвыв, опять наддал и бросился наутек. Так и казалось, что он прячет глаза от стыда. Стайка девиц, протянувших было юные руки вцепляться в склеенные напластования тел, вываливающиеся из дверей, с остервенелым хохотом завопила ему вслед: «Я в синий троллейбус сажусь на ходу!..»

— А что, Дмитрий Иваныч, — вдруг как бы запросто сказал Свирский, — вы ведь не спешите?

— Нет, — улыбнулся Постников, — совершенно не спешу. Сын, напротив, просил прийти как можно позже.

— Как это?

— Ну, как… Вспомните себя в девятнадцать лет. Подрос молодой хищник, имеет полное право — и даже биологическую обязанность — владеть своим уголком прайда. А у нас вся саванна — тридцать четыре квадратных метра.

— Пойдемте ко мне, — решился Свирский. — Две остановки всего. Чай. Цейлонский.

— Спасибо, Борис, — виновато сказал Постников. — Знаете, я лучше пройдусь. Подумать надо.

— Об этом?

— О чем же еще? Сергей сказал сейчас: тема эта может сжечь ощущением ответственности. Верно. Знание дает силу, но не только силу, а еще и ответственность…

— Как и любая сила.

— Да, но тут еще сложнее. Умножая знания, умножаешь скорбь, так, кажется?

— Не помню. — Свирский пожал плечами.

— Словом, если понимать скорбь как ответственность, которую вполне можешь осознать, знаний хватает, но совершенно нет сил эту ответственность реализовать…

— Поди-ка реализуй! — с неожиданной болью выкрикнул Свирский.

Постников покивал.

— Правда. Природе ведь все равно. Это только нам кажется, что у человека по сравнению с другими ее творениями есть особые привилегии. Вымерли динозавры, вымерли панцирные рыбы, вымерли мамонты. Кто только не вымер! Адаптационные способности вида ниже потребных при данном изменении среды, и… как говаривал в ранней молодости мой сын: хоп, и все. Какая разница, что человек, в отличие от прочих, изменения среды создает себе сам. Но фатального состояния модели все же не демонстрируют, Борис, я прошу вас это отметить и не забывать.

— А! — Свирский махнул рукой. На углу Карусельной и Шостаковича, возле окруженного пятислойной очередью лотка с мороженым, он втиснулся в «четверку» и уже из дверей помахал Постникову. А Постников тоже помахал и некоторое время смотрел вслед трамваю, с грохотом набиравшему скорость. Первоначальная сущность разума, думал Постников, была более чем скромна: стараться получать, не отдавая. Стать сильнее сильного. Извернуться. Вот главное. Перехитрить — не только зверя, но и человека другого племени, воспринимавшегося как зверь, как камень, как любой предмет противостоящей природы. Даже обозначался-то словом «человек» лишь человек своего племени. Вот. Остальное — от лукавого, остальное — выдумки самого разума. И только время и практика показывают, какие выдумки верны. Обыденная жизнь первобытного стада превратила стадо в общество. Среда обитания — социальная среда — изменилась. Человек вынужден был приспособиться — возникли мораль, право, нравственность. Иначе общество рухнуло бы из-за нескончаемой грызни людей, получивших вместе с разумом амбиции и подлость. В сущности, думал Постников, после оледенения социальная среда до сих пор являлась единственным фактором, вызывавшим приспособительные реакции вида Хомо Сапиенс. Правда, теперь вот — антропогенное воздействие на климат, будь оно неладно, бессмысленно количественная индустриальная гонка: больше, больше, больше!.. А в перспективе вообще уничтожение биосферы. Но это тоже социальные явления. Интересно, в древности природные условия определяли тип социума: кочевое общество, ирригационное общество, полисное общество… а теперь наоборот уже — тип социума определяет природные условия, в которых социум пребывает. Хотя, конечно, громко сказано: определяет. Очень сильно портит или не очень сильно портит — вот и вся разница…

Его толкнули — он извинился. Это один из двух проходивших мимо мальчиков задел его, размахивая руками в горячем споре. Мальчикам было лет по двенадцать. «Дубина, только в салоне стригись! Да не во всяком, я тебе покажу. Переплатить, конечно, придется — да что, предки тебе лишний чирик пожалеют?» Чирик, отметил незнакомое слово Постников. Вероятно, это червонец. Он попытался вспомнить, о чем мог говорить с такой горячностью в двенадцать лет. Про спутники? Нет, это было еще до спутников. Двенадцать мне стукнуло в пятьдесят шестом, с некоторым усилием сообразил он. Эх, пятьдесят шестой, пятьдесят шестой… Спутники, спутники…

Сколько раз мне приходилось участвовать в спорах о наличии или отсутствии нравственного прогресса! Дескать, интеллектуальный есть, а нравственного нету, все мы, пусти нас на волю, питекантропы. Очень модно. Но, во-первых, пусти нас на волю — то есть не учи, — мы и в интеллектуальном смысле будем питекантропы, научная литература сама по себе, а мозги — сами по себе. А во-вторых, можно шесть тысяч лет долдонить: будьте добрее, будьте хоть чуточку умнее!.. — но, пока это реально не требуется, пока можно выжить без этого, люди, натурально, живут без этого, а кому не живется, тот и впрямь урод. Невозможно забегание вперед большинства особей вида. Могли разве водяные твари еще до выхода на сушу отрастить — или заставить своих детенышей отрастить — крылья или шерсть из тех соображений, что это прогрессивно и обязательно произойдет в будущем? Все преждевременные мутанты беспощадно уничтожаются природой. Общество для человека такая же среда обитания, как и природа. Возможны мутации, в результате которых возникают присущие другой социальной среде психотипы, — но, коль скоро среда эта еще не существует, мутация не закрепляется… и такие люди гибнут, как погиб бы любой земной зверек, вдруг родившись на планете с утроенной тяжестью или хлорной атмосферой, — ничего не понимая и ничего никому не в состоянии объяснить…