Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

Если бы я был умнее, я, быть может, придумал бы, как поступить. Если бы я был глупее, я, быть может, вообще бы не задумался. Но я такой, как есть! И мне, мне решать!

А может, все мои муки — это лишь доведенная до предела растерянность раба, не могущего отгадать, чего желает хозяин? Как бы угодить? Как бы не проштрафиться? Чего изволите? А он не отвечает, усмехается молча и только поигрывает плетью…

В окно струились, влетали запахи леса — волна смолистого, волна медового…

Тут Солт вдруг понял, что как мишень стоит у окна.

Бревенчатая стена, казалось, рухнула на него — так стремительно прянул он в дальний угол, заросший лохмотьями паутины. Больно ударился плечом. Сполз на пол. Затравленно озираясь, вжался в стену спиной.

Далеко сундук! Если сейчас заскрипят ступеньки крыльца… и распахнется дверь… и кто-то… с оружием… с оружием!

Внезапно он как бы увидел себя откуда-то сверху, представил, как жалко и нелепо выглядят его метания для того, кто знает ответ, и едва не застонал от унижения и стыда.

Что за мерзость! Почему в городе всем это кажется нормальным — эта дьявольская пытка… это издевательство… Разве нет иного выхода? А неизбежность гибели городов — не одного, так другого?.. Я ничего не знаю, но я чувствую, что ситуация эта подла и грязна с самого начала. Раз она обращает честность в подлость — она не имеет права существовать! Я и выигрывать-то не хочу такой ценой! Я не хочу проиграть, но и выиграть не хочу тоже. Кто все это измыслил, зачем?!

Да провались они, Сокровенные эти! Нет мне дела до них! Поди угадай, что им взбредет в головы! Надо быть собой, и все. Это же так просто.

А что такое — я? Я — это честный, но не решающий? Или я — решающий быть честным? Или я тот, кто способен отказаться от победы, лишь бы не замарать ручки? Или я не считаю грязную победу победой? Или я — трус? Как же быть собой, не зная, что, собственно, я такое? Вот в чем надо разобраться прежде всего! Может, еще не поздно! Не в том, что от меня хотят, — в том, что я сам от себя хочу! И ошибиться нельзя! Нельзя ошибиться!!

Цепляясь за стену, он встал. Словно в бреду, двинулся к двери; распахнул ее, отчаянно оттолкнув от себя изо всех сил. На ватных ногах сделал по скрипучему крыльцу еще шаг и остановился, щурясь от жарко упавшего на лицо солнца.

Зеленое ликование, согретый покой. Беззвучный и невесомый перепляс бабочек над кипящей радугой луга. Басовитыми всплесками — пролетающее гудение шмелей. Выстрел медлил.

— Ну!! — срывая голос, крикнул Солт.

Шумно захлопав просторными крыльями, две большие птицы сорвались с вершины вяза и толчками, бок о бок пошли в голубой свет.

Первый вариант этого рассказа был написан в 80-м году. Хотите — верьте, хотите — нет, но навеян он был тем, что моя жена ждала ребенка. Пусть связи между двумя этими событиями ищут психологи или самые рафинированные литературоведы, если им станет уж очень невмоготу.

Хотя все сложнее, конечно. Дела семейные — это одно, а вот, например, то, что героя зовут Солт… В 80-м у всех на слуху была аббревиатура SALT — Strategic Armaments Limitation Treatment… Помнится, когда я об этой интерпретации имени персонажа рассказал своему ближайшему тогдашнему другу после того, как прочел ему рассказ вслух, друг ехидно ухмыльнулся и заметил: «Ну да, а на другом краю леса небритый, нечесаный, ошалелый Оэсвэ сидит в такой же избе и точно так же в репе чешет…»

Летом 84-го я рассказ улучшил. Поскольку переработка производилась мною по собственному почину, а не в виду чьего-либо обещания его опубликовать после таких-то и таких-то доработок, рассказ действительно стал лучше. Стилистически выверился, усох на три, а то и четыре совершенно лишние, размазанные страницы, ушло лишнее и никчемушное петляние героя по лесу (в первом варианте он все же находил в себе силы выйти из домика, потом, весь в поту от страха, возвращался и опять начинал мучиться). В новом виде я уже стал пытаться его предлагать. И все, буквально все — и редакторы, и даже друзья — в один голос твердили, что рассказ не закончен. Например, из «Химии и жизни» мне его вернули (не обольщайтесь, не по почте — я сам за ним в редакцию ходил) с пометкой в конце: «Чего-то не хватает? Утеряна страница? Две?» Но и замечательный Боря Руденко, например, тоже мне советовал: «Ну пусть они с противником хотя бы увидятся как-то. Ну пусть ничего так и не будет ясно — просто хоть поглядят друг на друга и одной человеческой фразой обменяются, ну вот хотя бы один другому крикнет через поляну: «Мужик, у тебя того… комар на щеке!» Я самодурствовал и отказывался.

И не жалею об этом. Хотя идти наперекор друзьям очень тяжело… Словами-то доказать я ничего не мог и по сей день не смог бы. Откуда я знал, что менять концовку ни в коем случае нельзя? Понятия не имею. Я и до сих пор не знаю, прав ли я. Только вот закончить иначе, чем закончил, я не мог — и все.

Тугой режущий ветер бил из темноты, волоча длинные струи песка и пыли. От его неживого постоянства можно было сойти с ума; на зубах скрипел песок, от которого не спасали ни самодельные респираторы, ни плотно стиснутые губы. С вершин барханов срывались мерцающие в лунном свете шлейфы и ровными потоками летели в ветре.

Дом уцелел каким-то чудом. Его захлестывала пустыня; в черные, казалось, бездонные проломы окон свободно втекали склоны барханов, затканные дымной пеленой поземки. Видно было, как у стен плещутся, вскидываясь и тут же опадая, маленькие смерчи.

На пятом этаже в трех окнах подряд сохранились стекла.

— Это может быть ловушкой, — проговорил инженер.

Крысиных следов не видно, подумал музыкант, и сейчас же шофер сказал:

— Крысиных следов не видно.

— Ты шутишь? — качнул головой инженер. — На таком грунте, при ветре? Они продержатся полчаса.

Долгая реплика не прошла инженеру даром — теперь ему пришлось отвернуться от ветра, наклониться и, отогнув край марлевого респиратора, несколько раз плюнуть. Плевать было трудно, нечем.

— Войдем в тень, — предложил пилот, почти не размыкая губ. — Мы как мишень. Там обсудим.

— Что? — пробормотал шофер. — Обсуждать что? Глянь на луну.

Мутная луна, разметнувшаяся по бурому небу, касалась накренившегося остова какой-то металлической конструкции, торчащей из дальнего бархана.

— Садится, — сказал друг музыканта. Он очень хотел, чтобы уже объявили привал. Ремни натерли ему плечо до крови.

— Именно, — подтвердил шофер. — Скоро рассвет. Все одно, день-то переждать надо.

— Приметный дом, — проговорил пилот задумчиво.

— Пять дней их не встречали, — ответил шофер.

— Отобьемся, — сказал друг музыканта. — Вам ведь доводилось уже.

Пилот только покосился на него, усмехаясь полуприкрытыми марлей глазами.