Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

«Носитель культуры» действительно возник в феврале 1981-го, и это первый из четырех моих рассказов, которые были написаны по снам.

Конечно, мне не диктовали сверху некий текст, который я, вставши с ложа, с блаженной улыбкой переносил на бумагу. Увы, нет. Просто оставался в памяти по проснутии некий чрезвычайно яркий образ, который не давал покоя; нет, это мягко сказано — который поражал, потрясал, не отпускал ни к чему иному, от которого невозможно было избавиться иначе как только выговориться о нем, засыпать, как костер песком, словами, чтоб они превратили его из мистической, невесть откуда и кем нанесенной мне раскаленной оплеухи во что-то обычное, подвластное мне… нет, не могу сформулировать. Во сне меня поджигали, потом спичка оставалась уже там, по ту сторону, а горел я уже здесь, наяву…

Обычно, проснувшись середь ночи после этакого сна, уснуть уже невозможно. Вертишься так и этак, а в голове тоже само собой вертится что-то — опаляющее впечатление рационализируется, вгоняется в сюжет и текст… К утру рассказ, по сути, уже готов, сесть и записать — дело одного дня.

Во сне я шел куда-то (не помню, один или с кем-то) по совершенно мертвой, жуткой, бесконечной пустыне. И вдруг посреди нее я набредаю на простой, уютный деревенский дом. Потемневшие бревна, маленькие окошки, крылечко… Живой дом. Кругом песок, сушь такая, что воздух скрипит в горле при каждом вдохе, а внутри все живое. Отчетливо помню, что на круглом, накрытом льняной скатеркой столе в горнице, в простенькой вазе стоял букет флоксов, словно бы только что срезанных, горько и печально пахнущих погожим завершением лета, последним расцветом перед медленным падением в зимнюю смерть… И на цветках — крохотные выпуклые линзы капель воды, как если бы флоксы срезали и принесли в дом сразу после дождя или с росой…

Вот и весь сон. Без никаких событий, без намека на боевик.

В детстве мы приезжали к бабушке, папиной маме, в деревню обычно в августе, и у нее в саду под самыми окнами дома цвели флоксы. Полный цвет они набирали во второй половине августа, даже ближе к концу, когда уже надо было уезжать и вплотную придвигался после безбрежной, сверкающей каникулярной свободы новый тесный, спертый учебный год…

Наверное, это был сон о возвращении в детство из пустыни взрослой жизни.

К началу 81-го года я прошагал в ней уже и мимо написания диссертации, и мимо первых допросов… Мимо, мимо… Всегда очень хорошо знаешь, что по сторонам, но никогда не знаешь, что впереди. Видишь, что проходишь, но понятия не имеешь, к чему идешь. Барханы, барханы; вверх, вниз, вверх, вниз… Ничего не видать впереди — да там и нет ничего, кроме новых барханов. И очень хочется назад.

А фига с два.

Синее небо ждало появления звезд. Пришелец появился на нем внезапно, выплыв из-за дальних гор. Он напоминал сильно вытянутый мыльный пузырь — призрачный, едва ли не прозрачный, совершенно нереальный. Он летел легко и беззвучно, точно струился в безмятежном небе; он, казалось, трепетал, подобно миражу — но это впечатление могло объясняться и огромным расстоянием, отделявшим его от маленького, запыленного грузовичка, выбивавшегося из сил на серпантине пустого шоссе. Придорожные кипарисы, за которыми весело курчавились на отлогих склонах виноградники, бежали назад, и сиренево мерцающий призрак мелькал в несущемся частоколе тугих темно-зеленых веретен. Старший брат, не отрываясь от управления, с каким-то непонятным злорадством сказал:

— Ну, вот… Нашли. Ружье заряжено?

Младший, втягивая голову в плечи, только хмыкнул. Ему было лет четырнадцать, пятнадцать от силы.

— Заряжено-то заряжено… Да чихал он…

— Молчи, дубина, — процедил старший. Он остервенело крутил баранку: поспевая за змеиной пляской дороги. — Драться надо, понимаешь? Драться! Ты ж человек, не баран.

— Щас вот как шар-рахнет оттуда, — сказал мальчик, неловко просовывая в щель над приспущенным стеклом ствол охотничьего ружья. Ветер, прорывавшийся в кабину, упругим узким лезвием бил ему в лицо, размахивал светлыми прядями его волос. — И вся драка.

— Шарахнет так шарахнет, — непонятно ответил старший. — Следи за небом!

— А я чего делаю? — буркнул мальчик и стал целиться в мелькающий пузырь. Тот, казалось, их не видел; не приближаясь и не удаляясь, он сдвигался к южному горизонту, и скоро один из скальных выступов должен был заслонить его. Машину тряхнуло на выбоине, и мальчик сдавленно квакнул, ударившись щекой о приклад.

— Где-то здесь колонка была… — пробормотал старший.

Дорога снова резко изогнулась; машина, визжа тормозами, скрипуче лязгая коробкой передач, вписалась в поворот, и впереди распахнулась широкая, праздничная гладь моря.

— Все, — сообщил мальчик, — за гору блыснул.

— Угу, — невнятно отозвался старший брат, вновь переходя на четвертую скорость, и вновь в моторе длинно, чавкающе заскрежетало. — Ну, вот… — проговорил он облегченно, чуть распрямился, снял правую руку с рычага и смахнул каплю пота, болтающуюся на носу. За эти несколько секунд он весь взмок. — Втягивай пушку.

Мальчик отвернулся от окна и поразился:

— У тебя ж бензин-то на нуле!

— А у тебя? — не отрывая сощуренных глаз от дороги, ответил старший брат. Садящееся солнце теперь било сквозь деревья, и в глазах рябило от мелькания. — Тоже мне, умник… Мы уж миль шесть едем на нуле, сосем со дна…

— Ну и рухлядь нам досталась, — укладывая ружье на сиденье, сказал мальчик с видом знатока. Опасность миновала, и его тянуло побеседовать на мужественные темы.

— За такую спасибо скажи. Я думал, не осталось ни одной.

— А правда, — поразился мальчик, — как это я не врубился? И дорога пустая — ни тебе попутных, ни тебе встречных…

— Всех к рукам прибрали, гниды… — процедил старший. — Ничего, мы им еще не раз устроим. Жаль, некогда было посмотреть, как там все грохнуло…

Из-за деревьев вынырнул знак, указывающий поворот к заправочной станции. Старший брат притормозил.

— Что я говорил, — произнес он удовлетворенно.

На станции не было ни души. Безмолвно и тревожно полыхали стекла окон, отражая солнце; замедляясь, грузовик одну за другой пересек выбрасываемые ими полосы рыжего света и остановился, подрулив к одному из заправочных автоматов.

— Бесполезняк, — солидно сказал мальчик, перебарывая вновь возникающий страх. Старший брат улыбнулся и потрепал его по голове ладонью — мальчик, фыркнув, отшатнулся будто бы с презрением к телячьим нежностям, но видно было, что он польщен.

— Пойду гляну, — сказал старший брат, выпрыгивая наружу. — Подежурь возле, прикроешь меня, если понадобится. Только от тачки ни ногой!