Александр Щипков - Плаха. 1917–2017. Сборник статей о русской идентичности

О том, что Киев считает русских Новороссии «генетическим мусором» и «недолюдьми», известно из заявлений официальных лиц (того же Яценюка) и украинской пропаганды. На официальном украинском радиоканале журналист Буткевич называет население Донбасса лишними людьми, из которых надо оставить в живых только 1,5 млн – меньшую часть. В качестве аналогии этого заявления можно взять рассуждения западных лидеров, которые считают население России слишком многочисленным. Кто называет желаемый демографический «потолок» в 40 млн, кто в 15 млн. Собственно эта ситуация возникла не сегодня. Ещё Йозеф Геббельс говорил: «Русские – не народ в общепринятом смысле слова, а сброд, обнаруживающий ярко выраженные животные черты». Вот реплика Рамона Серано Суньера, министра иностранных дел франкистской Испании: «Уничтожение России – требование истории и будущего Европы». А вот что говорит Геннадий Корбан, правая рука Игоря Коломойского по бизнесу: «Украина должна превратиться в Латвию. Латвия ненавидит Россию. Поколения должны ненавидеть Россию, именно ненавидеть…». Киевский кабинет стремится превратить страну в «европейский бронежилет», «границу западной цивилизации», «форпост против восточных варваров» и всё время твердит о «конфликте менталитетов». Это матрица любой ксенофобской идеологии, возведённой на политические высоты.

Фашизм не бывает направлен во все стороны одновременно. У современного неофашизма, как и у германского фашизма XX века, есть определённый объект: русская общность. Непонимание и замалчивание этого факта в России ведёт к серьёзным последствиям для будущего русской нации.

В такой ситуации особенно опасны проявления русофобии в самой России. В частности, безответственные высказывания ряда маргинальных общественных и культурных деятелей в поддержку геноцида русских на Украине, презрительное называние 86 % национально и консолидировано мыслящих людей «проблемой для страны». Телеведущая Ксения Собчак позволила себе назвать русских «быдлом», а Россию – «страной генетического отребья». Это прямой повтор позиции украинских политиков, называвших жителей восточных областей страны «недолюдьми» и «генетическим мусором». Певец Андрей Макаревич влёгкую рассуждает о русских как о «нации с повадками кочевников». Это единая стилистика и единый почерк. Подобные высказывания должны получать резкое моральное осуждение. А в ряде случаев необходимо задействовать и 282‑ю статью о разжигании национальной розни.

Люди, склонные к такого рода высказываниям, переступили моральную грань в тот страшный день, когда десятки антифашистов сгорели в огне Одесской Хатыни, а носители маргинальных политических взглядов оправдали эту расправу.

Важный итог 2014 года состоит в том, что русофобия полностью выработала свой ресурс, утратила легитимность в русской среде, за исключением компрадорского слоя. Подавляющая часть общества осуждает русофобские взгляды. Их носители уже не могут рассчитывать на уважение нигде, кроме как в своём узком кругу. Но это не должно расхолаживать. Необходима упорная просветительская деятельность и формирование стандартов изучения истории, дающих представление об огромных жертвах, понесённых русскими за последнее столетие.

Из уст украинцев нередко приходится слышать примерно следующее: «россияне – это бывшие “русские”».

Мы прекрасно понимаем, что война Украины с русскими – это и война за русское историческое наследие. У русских стремятся отнять домосковский период истории Руси, хотя эта установка украинской историографии частично поколеблена возвращением в Россию Херсонеса. Крещение Руси, преодоление Смутного времени, Победа 1945 года, возвращение Херсонеса и Севастополя в 2014‑м – всё это интегрирующие смыслы единой русской истории. И именно эти элементы русского дискурса сегодня чаще всего попадают под удар.

Но русско-украинский конфликт – это лишь внешний, поверхностный слой проблемы. На глубинном уровне европейская русофобия связана с византийским наследием и русским образом «другой христианской Европы», который вызывает в западном сознании страх потери целостности, страх распада общеевропейской Я-концепции. Это эффект «расколотого Я». Именно поэтому западное экспертное сообщество стремилось и стремится переместить историческую Византию из парадигмы «запада» в парадигму «востока» и представить Россию восточной, азиатской страной. Это вытеснение нежелательного содержания коллективного сознания, подобное «вытеснению комплексов», описанному психологами. Ведь если признать существование другой Европы, придётся признать и то, что их нынешние ценности (не христианские, а ценности секулярного модерна и постмодерна) не универсальны.

Член Экспертного совета Всемирного русского народного собора Александр Посадский даёт очень точный диагноз европейской русофобии. Его точка зрения достойна обширного цитирования.

«Опираясь на исследования Михаэля Хорбсмайера, приходится констатировать, что Россия стала вызовом для западноевропейской космологии <���…> Интеллектуалами эпохи Возрождения <���…> предлагается новое видение принципов формирования коллективной идентичности – через абстрагирование от традиционно понимаемых социальных уз. <���…> Деятели Ренессанса открывают для себя возможности экспериментирования с идентичностью, конструктивистские подходы к ней, что увязывается с радикальным оппонированием традиционным идентичностям как архаическим и несовременным. <���…> Подобная номадическая идентичность обретает себя не в утверждении положительных содержательных принципов, а в абсолютизации отрицательных. Она начинает конструироваться путем негативных дискурсов. При этом последние воспроизводят самые архаичные стереотипы и предрассудки. Содержательные основания идентичности утончённо подменяются фетишизацией собственного эго, нивелированием традиционных ценностей и форм жизни. Тем самым делаются попытки прикрыть смысловую пустоту номадических авантюр. Приходится признать, что негативные дискурсы со временем приобретают гегемонистские формы, обнаруживая тяготение к ассимиляции, подавлению и разрушению различных социальных сценариев <���…>. В России утвердилось надконтекстуальное и эссенциалистское видение истории народов. Это означает, что смысл их исторического бытия не может быть сведён к социальным контекстам. Он не есть продукт искусственного субъективного конструирования, но обладает глубинным содержанием, восходящим к фундаментальным духовным ценностям и смыслам <���…>. Русские рассказывают историю европейских народов как историю надконтекстуальных “Я”. Упорное нежелание русских связать свою судьбу с “дивным новым миром” номадической идентичности, оппонирование её различным версиям делает их оплотом традиционной духовности. Так было в XVI веке. Но, похоже, XVI век продолжается и сегодня». Однако интеллектуалы Запада «прочитывают во всём этом лишь конкурирующий нарратив, что даёт импульс формированию идеологической машины, производящей русофобские мифы. Обвинение в нецивилизованности – возмездие за эссенциализацию представлений о человеческих сообществах, отстаивание питающих идентичность традиционных нарративов. Репрезентация альтернативной истории русских как варваров – маскировка неудач экспериментирования с европейской идентичностью». [22]