Александр Щипков - Плаха. 1917–2017. Сборник статей о русской идентичности

Новая украинская мифология оспаривает у Москвы не только историю Киевской Руси, но и отдельные, наиболее привлекательные аспекты советской истории. Например, тему антифашизма, выстроенную через отсылку к Сталинграду, на роль которого – правда, не слишком удачно – был предложен Донецкий аэропорт. В рамках политического постмодернизма, который царит сегодня на Украине, это прекрасно сочетается с запретом термина «Великая Отечественная война» (вместо него используется выражение «Вторая мировая»), с переносом праздника с 9 на 8 мая и с уголовной ответственностью за использование советской символики и исполнение гимнов СССР и УССР.

Об отношении к советскому прошлому следует сказать особо. Украинские политтехнологи прекрасно понимают: поскольку в качестве символического ресурса «майдана» была выбрана традиция, связанная с УНА-УНСО и Степаном Бандерой, противостоять ей с русской стороны может противоположный по направленности идеологический комплекс. Его и следует разрушить. Прежде всего, это бывший советский статус нынешней украинской империи, которая при всём своем антисоветизме хотела бы сохраниться в советских границах. Отсюда все «гримасы» политического курса.

При принятии закона, который исключал бы Украину из числа преемников «преступного советского режима», ей как минимум следует избавиться и от советских границ, отдав западные области Польше, а юго-восточные – России (по состоянию до 1917 года), провести реституцию иностранной собственности и т. п. Всё это выглядит невозможным, поэтому борьба с «ужасным советским прошлым» происходит только в сфере идеологии. То есть вместо актов о преемственности принимаются законы о символике, а на площадях крушат бульдозерами монументы советской эпохи. И никто не спешит отпустить Новороссию в связи с тем, что она была предметом именно советского политического контракта, и ещё в 1991‑м этот контракт был расторгнут. Цель украинских пропагандистов состоит не в осуществлении реальных изменений государственной концепции, а в том, чтобы выбить из русского дискурса именно те смысловые опоры, которые представляются важными. То есть мешают возводить собственное идеологическое здание на бандеровском фундаменте: даром что «по документам» Украина по-прежнему наследница УССР.

В рамках политического дискурса, который сейчас использует Киев, буквально всё подвергается удвоению. Две войны, две победы, две версии русского православия. Киево-Печерскую лавру планируют отобрать у Московского патриархата, чтобы застолбить первородство «украинского национального» православия. И, конечно, попытка похищения советской идентичности не случайна: она осознаётся украинцами как важнейшая часть идентичности русской.

Но, к сожалению, украинствующие политики России со своей стороны стремятся ослабить концептуальную целостность русской истории, разжигая конфликт между сторонниками советского государства и дореволюционной России, между «красными» и «белыми». Хотя в реальных условиях войны за независимость Новороссии «белый» Игорь Стрелков и «красный» Алексей Мозговой прекрасно находили общий язык друг с другом. Дело в том, что советский и дореволюционный элементы являются частями единой русской идентичности. «Советское» – это неотъемлемая и составная часть «русского», поскольку мы говорим об идентичности нации, а не идентичности сменяющих друг друга «режимов». Украинцы и «заукраинцы» понимают это прекрасно, потому одной рукой поддерживают то, что разрушают другой.

Условием укрепления русской идентичности является синтез, или, говоря языком семиотики, взаимный перевод разных кодов, составляющих единое знаковое пространство русской традиции. В частности, советских ценностей (код «социальной справедливости») и христианских ценностей в православном изложении (евангельский код). Буквально это означает, что мы должны уметь рассказывать на советском языке – о православной «святой Руси», о земле Русской, и наоборот, в рамках древнерусской и византийской традиций – о ценностях справедливого общества (ср., например, «Слово против ростовщиков Григория Нисского»). Тогда русская идентичность укрепится, а русская традиция получит мощный толчок к развитию. Если эта задача кажется странной, то лишь потому, что культурный перевод ещё не осуществлён. Причём с решением нужно поспешить, поскольку процессы культурной диссоциации уже запущены антисистемными акторами как на Украине, так и в самой России.

Архетипы традиции, присутствующие в рамках как советской, так и дореволюционной моделях общества, содержатся, если внимательно посмотреть, в византийском наследии России. Речь идёт о том, чтобы раскрыть внутренние механизмы византийской социальности – восточной формы европеизма. Обычно мы воспринимаем византийское наследие только по линии церковной религиозности, лишая себя громадного пласта византийской культуры и традиции, не связанных напрямую с церковно-религиозной проблематикой. Но важнейший этап становления русского дискурса заключается в переводе византийского социокультурного наследия на язык русской и советской традиции, а следом и на космолингву – космополитический язык западного мира.

Когда юная украинская патриотка Анастасия Дмитрук написала знаменитое «Никогда мы не будем братьями», она, если убрать из её текста майданную риторику, в сущности была права. Только дело не в том, что кто-то из нас плохой и тоталитарный, а кто-то хороший и свободный – это, понятное дело, политическая мишура. Братья могут быть близнецами, но они не могут быть двойниками. Кто-то один из двойников – ненастоящий. Но кто именно? Решение этого вопроса требует приложения колоссальных усилий в политическом и культурном направлениях.

До 2013 года невозможно было представить себе, чтобы русские публицисты свободно говорили то, что они говорят сейчас. Но горькая правда всегда целительна. Например: «Самостийная Украина никогда не была “братской” и дружественной России страной. На самом деле миф о “братском народе” и формальная пророссийскость украинской власти не позволяла России говорить о сути украинского проекта и истории его возникновения. Это рассматривалось бы Киевом как акт информационной агрессии против Украины и оскорбление национальных чувств украинского народа. При этом более всего по этому поводу возмущались так называемые “пророссийские силы” и самопровозглашённые “братья”». [6]

Если бы дело обстояло по-другому, Украина давно бы мирно разделилась и не настаивала фанатично на своей унитарности. Такой сценарий вполне приемлем для западных областей Украины как раз потому, что галицийская идентичность и есть именно галицийская, а не вывернутая наизнанку русская. С её носителями русские могли бы легко договориться. Но со свидомыми «центральными» украинцами, а социальной базой киевской власти являются именно они, это невозможно, как невозможно договориться с зеркалом. Позиция Киева в русско-украинском конфликте свидетельствует как раз о том, что перед нами не брат и не сосед, пусть даже враждебный, но рационально мыслящий. Это мышление и поведение выдаёт именно двойника, который является управляемым «национальным проектом». Он ставит внешнюю цель (распад России) выше внутренней (сохранить от распада самого себя) в силу свойственной ему негативной идентичности. Не имея собственной позитивной идентичности, новая общность стремится уничтожить старую, теперь чужую. Но что значит уничтожить? Речь идёт не только о банальной оккупации территорий. Не менее важная задача украинства – лишить легитимности и исторической субъектности сам русский мир как целое.