Владимир Чертков - Злая забава. Мысли об охоте

Правда, что в природе все постоянно борется за существование. Но и у животных борьба за существование не ограничивается пожиранием слабого сильным, не меньшие усилия и искусства многие животные прилагают к борьбе с природными стихиями, устраивая себе жилища, защищающие их от непогоды, и тому подобными заботами. Для человека же главная форма борьбы за существование состоит в устройстве жилищ, изготовление одежды, и, главное, в добывании себе пропитания, — в обработке питательных растений. По мере все большего и большего удаления от первоначального дикого состояния, формы борьбы за существование постепенно видоизменяются. Самая первобытная форма этой борьбы — звероловство — действительно совпадает с приемами борьбы у животных; но по мере совершенствования условий жизни, это грубая борьба с животными делается излишней, и в настоящее время человечеству уже становится вовсе не нужным убиение животных даже для своего пропитания, как то подтверждается всеми людьми, количество которых постоянно увеличивается, сознательно питающимися одной растительной и молочной пищей.

И потому охота теперь не есть естественная форма борьбы за существование, а добровольное возвращение к первобытному звероподобному состоянию, с той только разницей, что для первобытного человека охота служила естественным делом, соответствующим и всему остальному его образу жизни. Для современного же культурного человека такое занятие поощряет, упражняет и развивает в нем такие животные инстинкты, которые давно уже переросло человеческое сознание.

Стоит только живо вспомнить или представить себе поведение всякого охотника во время охоты для того, чтобы убедиться в том, что он, давая полную волю худшим свойствам своей природы, прибегает к таким поступкам, о которых при всяких других обстоятельствах ему было бы совестно даже и подумать.

Существует разряд поступков, некоторые приемы действия, вполне основательно признаваемые недостойными порядочного человека. Обман, коварство, подделка под чужую личность, засада, выжидание своей жертвы из-за угла, нападение на нее сзади, преследование одного многими, слабейшего сильным, добивание лежачего, эксплуатация в свою пользу безвыходного положения живого существа, его голода, влюбленности, родительской любви, насильственное отнятие детей у родителей и родителей у детей, приманка своей жертвы к верной гибели под видом благодеяния — все это поступки мерзкие и подлые сами по себе, независимо от того, по отношению к кому они совершаются. А между тем, по какой-то поразительной несостоятельности, все эти отвратительные и преступные деяния и еще многие другие, по достоинству подобны им, беззастенчиво на виду у всех совершаются на охоте с безответными тварями теми самыми людьми, которые не подали бы руки своему знакомому, если бы знали, что он сделал что-либо подобное с человеком. Как будто людям так невыносимо тягостно вести себя среди себе подобных, что они отправляются в леса и поля, разыскивая таких животных, над которыми они могли бы беспрепятственно выместить свое стеснение и отдать полную волю самым низким и зверским своим наклонностям.

Распороть кинжалом брюхо, раздробить об пень мозг, рвать на части и т. п., все это — самые обыкновенные и даже нужные поступки на охоте. Но ведь всякому человеку естественно жалеть животных и больно видеть их страдания. Почему же тем же самым людям, как скоро они на охоте, не только не жалко, но и не совестно обманывать, преследовать, гнать, травить и всячески мучить и истязать животных? Всякий человек совершает на охоте такие поступки, за которые избранил или избил бы уличного мальчишку, если бы застал его на совершении их над животными, не признаваемыми дичью.

Пусть всякий охотник вдумается в свое поведение по отношению тех существ, по которым он охотится; пусть он на минуту перенесется в их положение, и он принужден будет признать, что это так.

Удивительное дело, мы гордимся прогрессом цивилизации, самодовольно обозреваем, то, что считаем ее успехами во всех возможных отраслях жизни, и вместе с тем, не замечаем того, что наша жизнь часто основана на самых диких, несправедливых и жестоких началах, о которых грядущее человечество будет в свое время вспоминать с таким же отвращением, с каким мы теперь оглядываемся назад, например, на рабство и пытки.

Охота по своему значению, конечно, не самое важное и вопиющее из всех сохранившихся безобразий прошлого; но беззастенчивое и беспрепятственное ее процветание в наше время любопытно и поучительно. Поучительно то, что истинный смысл охоты нельзя затуманить и прикрасить фальшивою личиной служения какому либо великому принципу, необходимому, будто бы, для блага людей, как затуманивается и прикрывается истинный смысл большинства проявлений сохранившихся до сих пор остатков варварства.

Но человеческий ум услужлив и всегда готов найти благородное оправдание всякому скверному поступку. Так было и со мной, когда я усомнился в законности охоты, но не хотел еще отказаться от нее. Мне теперь и совестно, и смешно вспоминать о том, сколько хитросплетенных оправданий я в то время выдумывал для того только, чтобы как-нибудь удержать за собой нравственное право продолжать любимую потеху.

Помню, что одним из моих оправданий было соображение о том, что всякое животное, как хищное, так и не хищное, уничтожает других живых существ. Не только волк поедает овец и зайцев, но и заяц непременно проглатывает вместе со своим кормом большое количество насекомых, случайно туда попадающих и которым столько же хочется жить, как и всяким другим животным. А потому, убивая на охоте одно живое существо, я этим самым спасаю жизнь всех тех существ, которых оно уничтожило бы, если бы продолжало жить. Утешаясь этой отговоркой, казавшейся мне достаточным доводом, я продолжал охотиться.

Но вот однажды, стоя на опушке леса во время облавы, я выстрелом свалил водка и подбежал к нему, чтобы добить его толстой палкой, припасенной для этой цели. Я бил по переносице, самой нежной части волчьего тела, а волк с диким исступлением смотрел мне прямо в глаза и при каждом ударе испускал глухой вздох. Вскоре лапы его судорожно задергались, вытянулись, по ним пробежала легкая дрожь, и они закоченели. Я побежал на свой номер и, весь запыхавшись от волнения, притаился за своим дерёвом в ожидании новой жертвы. Вечером, в постели, я вспоминал впечатления дня, и воображение мое все возвращалось к той минуте, когда в кустах, недалеко от меня, послышался шорох, показался на опушке волк и стал озираться по сторонам. Я вспоминал, как волк, не заметив меня и слыша за собой крики загонщиков, пустился было прочь от леса в степь, как в эту минуту я повалил его выстрелом и как стал добивать его.