Александр Архангельский - Эффект бабочки

На вопрос – чем же так мы хороши – отвечала церемония открытия (и закрытия – в удешевленной форме). Такого рода церемонии рассчитаны на многомиллиардную аудиторию; каждый зрительный образ, каждая мелодия, каждый эпизод должны быть очевидны для всех. После жесточайшего отсева оказалось, что хорошая Россия может предъявить себе и миру – свою тысячелетнюю церковную архитектуру, «золотой» век Толстого, модерн. Потому что нас опознают как родину Лентулова, Малевича, конструктивистов, бала Наташи Ростовой, переходящего в супрематизм.

Нас уважают как народ – победитель нацизма. А как страну большой политики – не знают и знать не хотят.

Военно-сакральный курорт

При сохранении курса российской внешней политики Крым и Севастополь могут стать для нас плацдармом вечной обороны от той части мировой цивилизации…Из всех российских вождей в очевидный набор а-ля рюс попадает лишь Петр Первый, которому отводится роль шоколадного зайца в золотой новогодней обертке.

Но, видимо, это была последняя, запоздалая и бесполезная попытка предъявить себя миру как правильных, хороших парней, за грубоватым обликом которых прячется ранимая и светлая душа. Под прикрытием колонны русских гениев, всех этих Гоголей и Солженицыных, они же Пастернаки, в олимпийском Сочи проходили многочисленные совещания, на которых прорабатывался план полной перекройки постсоветского пространства. Крым берем? А Донецкую область? А пробиваем ли путь в Приднестровье? Чем придется платить? Что Запад проглотит, что нет? И это означало, среди прочего, что символический дресс-код Олимпиады не нужен.

Не успела кончиться Олимпиада, а все, что было там показано, внезапно обнулилось. Потому что сменилась задача. И практическая, и символическая.

Что, не захотели нас признать хорошими парнями? И не надо. Не полюбили беленькими? Воля ваша. Мы станем черненькими. А вы будете нас признавать и бояться.

Делаем пением лодку

Но страну писателей бояться нечего; страну ученых – тоже.

Бояться можно возрожденного СССР, про который любят повторять, что Сталин взял страну с сохой, а оставил с ядерной бомбой.

И в это ядерное качество мы начали переходить практически наутро после завершения Олимпиады. Набор символических («невзламываемых», как было сказано в первой предвыборной статье 2012 года) кодов был резко сменен. В момент принятия решения по Крыму решались вполне прагматические задачи, но политики внимательно следили за системой знаков, посылаемых вовне. И придавали этому особое значение.

Сначала крымский референдум был назначен на 25 мая и содержал размытый вопрос о вольном статусе; затем перенесен на 30 марта и переформулирован в вопрос о независимости – по косовскому образцу. Но в конце концов состоялся 16-го – с вопросом о вхождении в состав России. То есть с прямой отменой ялтинского правила, которому до сих пор следовали все, даже бесцеремонная Америка: распады государств признаем, присоединения территорий – нет. Даже воссоединения – и те лишь с полного согласия всех стран-победительниц без исключения. И дата, выбранная для точки танкового разворота, напрямую связана с «эффектом бабочки»: 17 марта (1991-го) состоялся референдум о сохранении СССР, но, вопреки ему, советская империя распалась. Крымский референдум, проведенный как бы накануне этой памятной даты, запускает процесс преодоления «главной геополитической катастрофы XX века». А 18 марта в Кремле подписывается межгосударственный договор.

Тут числа гораздо важнее, чем годы: 16—17-18.

Послание из прошлого

Будь экономические инициативы, прозвучавшие в послании президента – 2014, озвучены, а главное – хотя бы на треть воплощены в жизнь лет… →Нас символически вернули в точку, из которой мы так долго выходили. Отменены лихие 90-е. Добро пожаловать в тот самый «обновленный СССР», который предлагался в марте 1991-го.

Но в том и дело, что, начав работу с прошлым, остановиться уже невозможно; надо дойти до глубинного уровня, до неделимого ядра.

Или, если угодно, добрести до той самой бабочки, эффект которой был описан Рэем Брэдбери. Что и было сделано в декабрьском послании Федеральному cобранию. Крым вернулся в родимое лоно – не потому, что так хочет народ (мартовская версия). И не потому, что иначе Америка построит там натовские базы (июньская концепция). А потому, что это сакральная точка российской истории. Это наш мистический исток. Место, где крестился князь Владимир. Не Киев – мать городов русских, а Херсонес. Наша храмовая гора, взошедший на которую без нашей воли – обречен.

Мы не просто восстанавливаем СССР; мы не только бросаем вызов всей послеялтинской истории; мы меняем всю колею. Сразу. С самого начала. С древности.

Разговор переведен в такую плоскость, где нечего делать историку. Нереально опровергнуть то, что невозможно доказать. Конечно, это всего лишь риторика; но бывают слова, которые весомей, чем иные действия. «Я знаю силу слов, я знаю слов набат. Они не те, которым рукоплещут ложи. От слов таких срываются гроба шагать четверкою своих дубовых ножек». Под такие слова переверстывают все экономические постановления и ломают отдельные судьбы; под такие слова не страшно сформатировать запрос огромной массы населения на посадки и репрессии, которые не начались (и, надеюсь, не начнутся), но которые должны, как тени, гулять по освещенным стенам Храма. Если он действительно – опора новой России.

У кого сакральность, тот и власть

Началось все это, повторю, не сегодня; тут огромную роль сыграла осень 2011 года. Если вы подумали про смену лидера и отказ от идеи тандема, то зря. Я имею в виду миллионные очереди к Поясу Богородицы, выставленному в ноябре 11-го в храме Христа Спасителя. Здесь речь не том, кто прав, стоявшие или не стоявшие; каждый решает за себя и для себя. Речь о том, что впервые с такой ясностью обнаружился мощнейший запрос на прямую встречу со святыней – мимо регулирующей власти.

В очереди на морозе сутками стояли люди, на которых опирается государство; не хипстеры какие-то; электорат. И власть, которой не откажешь в чуткости к малейшим колебаниям народных умонастроений, дала себе ответ на ключевой вопрос, что делать. Вступить в сражение за символы, стать в центре сакрального круга.

С этим связаны и массовые выставки в Манеже, от «Романовых» (где был выстроен мультимедийный образ внутренней Руси, поддержанной монархией и окруженной купленным врагом) до «Рюриковичей», где шлейфы современности протянуты в доисторические времена. И доставленные фондом Константина Малофеева – того, который станет спонсором донбасских дел, – Дары Волхвов. И тем более история с Pussy Riot, которая была воспринята верховными руководителями не просто как скандальная акция с нарушением этических границ, а как реальное покушение на миражи и атака на сакральный уровень, источник власти. И в конечном счете как попытка перехвата храмовых ключей. Теми самыми внешними силами, которые, как объяснит начальству выставка «Романовы», оплачивают всякую революцию в России. Начиная с декабристов.