Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны

После подавления восстания Ростовцев оказался в двусмысленном положении – император Николай разгадал его игру, но это произошло в процессе следствия, а Ростовцев уже был официально объявлен героем верности и чести. Его пригрел великий князь Михаил Павлович, ведавший военно-учебными заведениями. По этой линии Ростовцев и пошел. В качестве своего педагогического кредо он избрал своеобразную идею – воля власти и есть «верховная совесть», определяющая, что нравственно, а что безнравственно.

Однако в душе его существовал мучительный разлад, мечты его декабристской юности отнюдь не были им забыты. И с середины пятидесятых годов, после смерти Николая и ясно выраженного желания нового императора провести отмену крепостного права, Ростовцев стал ее яростным сторонником, а затем и председателем знаменитой Редакционной комиссии, в которой рождались основополагающие документы крестьянской реформы. В бескомпромиссной антикрепостнической позиции, которую неожиданно для властной элиты занял Ростовцев, едва ли главным был мотив искупления. Этот человек, всю свою карьеру выстроивший на лавировании, сказал, принимая пост председателя комиссии: «Я иду на крестную смерть!» И он знал, что говорил, – именно он вызвал бешеную ненависть противников реформы. Ему припомнили все – и купеческое происхождение его отца, и его юношеский либерализм, его обвиняли в связях с Герценом и подготовке вместе с ним революции… Через два года отличавшийся богатырским здоровьем Ростовцев умер от нервного истощения. Александру II, пришедшему проститься с умирающим, Яков Иванович прошептал: «Государь, не бойтесь!» Это были его последние слова.

Будучи три десятилетия одним из многих заурядных военных бюрократов, Ростовцев стремительно раскрутил колесо времени в обратную сторону и внезапно превратился в неповторимую фигуру, объединившую устремления двух эпох.

Можно сказать, что Ростовцева, увильнувшего от своей судьбы в декабре 1825 года, в феврале 1860 года догнала картечь, которой расстреливали его товарищей…

Люди, ознаменовавшие собой суть новой эпохи, как бы обогнули «людей сороковых годов», с их кажущимся родством с декабристами, и удивительным образом восстановили связь времен.

Сама идея создания Редакционной комиссии – этого штаба крестьянской реформы – принадлежала родившемуся в 1818 году Николаю Алексеевичу Милютину. Вообще роль братьев Милютиных – Николая и Дмитрия, который был старше Николая на два года, в грандиозном перевороте 1850–1860-х годов чрезвычайно велика. Оба они вышли из постдекабристской среды, оба пользовались покровительством графа Павла Дмитриевича Киселева, друга Михаила Орлова и Пестеля, одного из тех, кого декабристы прочили в лидеры новой власти после победы восстания. Когда юный Николай Милютин решил поступить в гражданскую службу, то первой мыслью было обратиться к директору Департамента внешней торговли князю Петру Андреевичу Вяземскому, как писал в мемуарах Д. Милютин – «старому другу нашего дома». Это был все тот же околодекабристский круг. Дмитрий Милютин, молодой офицер Гвардейского Генерального штаба, в тридцатые годы зачитывался стихами казненного Рылеева. Но если ревностно делавший свое дело боевой офицер, один из покорителей Кавказа Дмитрий Милютин стал полновластным военным министром и в этом качестве реформировал армию, то Николай всегда оставался формально на вторых ролях и вызывал неизменное недоверие императора.

Смолоду это был болезненный, чувствительный интеллектуал, страдавший от чиновничьей рутины.

Дмитрий Милютин, созданный для военной службы и увлеченный ею, в воспоминаниях сочувственно описывал первые годы бюрократической карьеры брата:

«Брат Николай скучал и хандрил в Петербурге. По утрам исправно ходил в департамент или, по его выражению, “на театр чиновничества”; но канцелярская служба мало интересовала его. ‹…› Во всех письмах брат жаловался на скуку и пустоту жизни. ‹…› Сильное впечатление произвела на брата трагическая смерть А. С. Пушкина. ‹…› Известно, что секундантом Пушкина был полковник Данзас, который, несмотря на свои уже почтенные года, был на короткой ноге с нами».

Декабристская, пушкинская эпоха проступала во всех связях братьев Милютиных. Удивительное дело, но этот ненавистник чиновничьей службы яснее, чем кто-либо, услышал зов истории и в кратчайший срок превратился в политика, владевшего всеми бюрократическими уловками для достижения благой цели.

В середине пятидесятых годов, в начале царствования Александра II, Николай Милютин, сделавший, сжав зубы, солидную, но вовсе не блестящую карьеру петербургского бюрократа, служил по Министерству внутренних дел. Министром был граф Ланской, отнюдь не сторонник эмансипации.

Но умное и корректное влияние Милютина совершило некое чудо – Ланской проникся идеей реформы и стал выдвигать своего помощника вопреки явному неудовольствию императора, публично заявившего:

«Этот Милютин давно уже имеет репутацию красного, за ним нужно наблюдать».

И этого «красного» Ланской предложил на пост товарища министра внутренних дел – замминистра, по нынешней терминологии. «Можешь ли отвечать за него?» – спросил Александр министра. И бывший мастер масонской ложи, бывший член декабристского «Союза благоденствия», превратившийся в классического николаевского бюрократа, семидесятилетний Ланской ответил: «Как за себя!»

Ставший «временным» товарищем министра внутренних дел (он так и не был утвержден окончательно), Николай Милютин сделал блестящий ход. Осенью 1857 года литовское дворянство обратилось к императору с просьбой освободить крестьян без земли. Это был путь к катастрофе. Но воспользовавшись этим прошением как поводом, Милютин инициировал один из решающих документов – рескрипт 20 ноября 1857 года, в котором царь поручал виленскому губернатору созвать дворянский комитет для составления положения об улучшении быта крестьян. К рескрипту прилагался циркуляр министра внутренних дел… И то и другое было дело прежде всего Николая Милютина. Это деликатное выражение «улучшение быта крестьян» было немедленно воспринято как сигнал к началу реформ. Именно этот рескрипт историки считают отправной точкой великого поворота.

Вполне овладев приемами бюрократической интриги, Милютин сумел заручиться поддержкой либерального кружка великой княгини Елены Павловны, вдовы великого князя Михаила Павловича, и великого князя Константина Николаевича, младшего брата императора.

Разумеется, крестьянские волнения, постоянный страх перед пугачевщиной, растущее влияние в обществе Чернышевского и его единомышленников сыграли свою роль. Но все это, вместе взятое, не смогло бы одолеть сопротивление консерваторов, в котором вязла и воля монарха, если бы не энергия, решительность и хитроумие группы бюрократов, сумевших отодвинуть в сторону тридцатилетний период николаевского царствования и вернуться к идеалам эпохи 1810–1820-х годов.