Яков Гордин - Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 1. Драма великой страны

Плеве тоже был искренен. Он ответил:

«Я сделал вывод из нашей беседы, что вы с нами не примиритесь. По крайней мере не вступайте с нами в открытую борьбу. Иначе – мы вас сметем!»

«Он мне представился, – пишет Милюков, – каким-то Дон Кихотом отжившей идеи, крепко прикованным к своей тачке – гораздо более умным, чем та сизифова работа спасения самодержавия, которой он обязан был заниматься».

Павел Николаевич был человеком чрезвычайно самоуверенным. Его огромные исторические знания порождали у него иллюзию могучего опыта. Жизнь показала, что он заблуждался не менее, чем Плеве…

А в то время, когда эти два человека беседовали в «роскошно обставленном мягкой мебелью» кабинете в глубине темного здания на Фонтанке, Боевая организация уже вынесла Плеве приговор. И поскольку во главе ее стоял Евно Азеф, агент Плеве, то министр не мог об этом не знать… Вот что писал об этом Савинков:

«План покушения состоял в следующем. Около 12 часов дня по четвергам Плеве выезжал из своего дома и ехал по набережной Фонтанки к Неве и по набережной Невы к Зимнему дворцу. Возвращался он той же дорогой или по Пантелеймоновской мимо вторых ворот департамента полиции, к главному подъезду, что на Фонтанке. Предполагалось ждать его на пути. Покатилов с двумя бомбами должен был сделать первое нападение. Он должен был встретить Плеве на набережной Фонтанки около дома Штиглица. Боришанский, тоже с двумя бомбами, занимал место ближе к Неве, у Рыбного переулка. Сазонов с бомбой под фартуком пролетки остановился у подъезда департамента полиции лицом к Неве. Также лицом к Неве, с другой стороны подъезда, ближе к Пантелеймоновской, стоял Мацеевский. Он должен был снять шапку при приближении кареты Плеве и этим подать знак Сазонову. Наконец на Цепном мосту, имея в поле зрения всю Пантелеймоновскую, находился Каляев».

Восприятие Петербурга террористами-народовольцами и боевиками-эсерами – как специфическое пространство охоты на своих врагов, – особая тема в петербургской историографии и мифологии, еще не нашедшая своего исследователя. Собеседник Милюкова, «Дон Кихот спасения самодержавия», был обречен. После нескольких неудачных попыток он был взорван Сазоновым.

Это произошло в 1904 году. Крестьяне жгли дворянские усадьбы. К Петербургу приближалось 9 января 1905 года – Кровавое воскресение – и все то, что называется первой русской революцией.

Подавление мятежей и Манифест 17 октября, вводящий представительное правление в империи, не развязали страшные узлы, завязывавшиеся столетиями. Настоявший на издании манифеста Витте был отправлен в отставку вместе со всем правительством – уже второй раз за свою карьеру. Новый председатель Совета министров Горемыкин предложил смертельно опасный пост министра внутренних дел саратовскому губернатору Петру Аркадьевичу Столыпину. 26 апреля 1906 года Столыпин занял этот пост.

7 июня была распущена 1-я Государственная дума, и ставший через месяц главой правительства Столыпин получил огромные полномочия.

Отпрыск старого дворянского рода, восходящего к началу XVI века, рослый, красивый, с безукоризненными манерами, Столыпин достойно представлял тот достаточно редкий в тогдашней России тип политического деятеля, который, будучи искренне и бескорыстно преданным краеугольным ценностям империи, понимал необходимость ее реформирования.

Эта двойственность подхода к ситуации была и силой Столыпина, но и делала его уязвимым для критики справа и слева.

В стране был кровавый хаос. Видный деятель кадетской партии Маклаков писал в воспоминаниях:

«В июне произошли военные восстания в Свеаборге, Кронштадте, на крейсере “Память Азова”. ‹…› Индивидуальные же террористические акты были просто бесчисленны. ‹…› По официальным сведениям в 1906 году было убито 1588 человек».

12 августа 1906 года Николай II писал Столыпину:

«Непрекращающиеся покушения и убийства должностных лиц и ежедневные дерзкие грабежи приводят страну в состояние полной анархии. Не только занятие честным трудом, но даже сама жизнь людей находится в опасности. Манифестом 9 июля было объявлено, что никакого своеволия или беззакония допущено не будет, а ослушники закона будут приведены к подчинению царской воле. Теперь настала пора осуществить на деле сказанное в манифесте. ‹…› По-видимому, только исключительный закон, изданный на время, пока спокойствие не будет восстановлено, даст уверенность, что правительство приняло решительные меры, и успокоит всех».

Казни террористов и мятежников и так шли по всей империи. «Исключительный закон» увеличил их число. Отнюдь не являясь человеком кровожадным, Столыпин, выполняя царскую волю, железной рукой подавлял крамолу.

В тот день, когда в Зимнем дворце было подписано августейшее письмо, группа боевиков-максималистов, отколовшаяся от Боевой организации и стоявшая на еще более радикальных позициях, взорвала дачу Столыпина на Аптекарском острове. Погибло 27 человек, 32 человека были ранены, в том числе дочь и маленький сын премьер-министра. Сам Столыпин остался невредим.

Сила взрыва была такова, что тела погибших оказались разорваны на куски, а обломками стен, мебели, оконного стекла засыпало всю набережную перед дачей…

Столыпин неуклонно вел свою линию – спокойствие в стране необходимо для проведения реформ. Главным его замыслом была реформа аграрная. Он решился сказать вещи, актуальные для России и поныне:

«Правительство приняло на себя большую ответственность ‹…› оно ставило ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных. ‹…› Неужели не ясно, что кабала общины и гнет семейной собственности являются для 90 миллионов населения горькой неволею? Неужели забыто, что этот путь уже испробован, что колоссальный опыт опеки над громадной частью нашего населения потерпел уже громадную неудачу?»

Как некогда Сперанский, Столыпин пытался реформировать сразу многие стороны государственного устройства. Но Сперанскому не приходилось при этом военно-полевыми судами, расстрелами и виселицами обеспечивать хотя бы относительное спокойствие в стране.

Искреннее стремление сохранить монархию путем привлечения общества к управлению государством, и одновременно широкая и бескомпромиссная карательная деятельность – создавали некий мучительный парадокс.

Мощная попытка премьер-министра освободить крестьянскую инициативу, создать слой «крепких и сильных» собственников, которые стали бы стабилизирующим стержнем общества, вызывал ярость носителей федерального сознания, окружавших императора. И он постепенно поддавался их влиянию. Столыпин подавил революцию – к чему реформы?