Александр Секацкий - Последний виток прогресса

Твердость и, что еще важнее, естественность моральных принципов (в отличие от кантовской стратегии добровольного самопринуждения) в сочетании с нулевой волей к авторствованию и полной интеллектуальной девственностью – таков идеальный аттрактор меняющегося менталитета Америки. Раз уж речь зашла об экранизированной мифологии, то противоположным по отношению к «Форресту Гампу» полюсом может служить фильм Павла Лунгина «Такси-блюз». Главный герой этого фильма саксофонист Селиверстов является средоточием родовых черт российской интеллигенции, если угодно, ходячей иллюстрацией ее ментальности. Перед нами – полный моральный монстр, человек с непоправимо искалеченной нравственностью. Но зато когда этот музыкант (он мог бы быть художником, поэтом, вообще автором) берет в руки саксофон, он «с Богом разговаривает». В системе ценностей русской интеллигенции (если рассматривать в категории «для себя», а не «для другого») нет ничего важнее признанности в качестве автора. Любая степень морального уродства извинительна, если дано и подтверждено главное – «талант», он же «дар», он же, в сущности, и «смысл жизни».

В той или иной форме мы имеем здесь дело с установкой европейского субъекта вообще. Вовлеченность в соискание признанности не позволяет остановиться на промежуточном этапе, на формуле «быть не хуже других». Погоня за этой планкой и подтвержденный успех такой погони снимают часть напряженности, но никогда не приносят субъекту счастья, если нет еще признанности в качестве «разговаривающего с Богом». И именно американская (англо-саксонская) цивилизация дальше всего отстоит от подобной одержимости, при том что дивиргенция ценностей непрерывно нарастает по оси времени. Похоже, что индивиды различных цивилизаций разговаривают с Богом на разных языках и о разных предметах.

Навскидку Форрест Гамп может показаться более привлекательным персонажем, чем саксофонист Селиверстов. Но не следует спешить в оценке, в особенности если речь идет об идеальных типах, аттракторах продолжающегося социогенеза. Достаточно представить мир, в котором Форрест Гамп утрачивает свою эксклюзивность и становится массовым персонажем, – контуры такого мира уже существуют в виде ПСК. Во «вселенной Селиверстовых», которая основана на системе метафизических координат Декарта, каждый полноценный субъект озабочен двумя вещами: Я-экспансией (стремлением транслировать свое присутствие как основание бытия других субъектов) и сохранением уникальности своей индивидуальной монограммы бытия-в-мире, т. е. пресечением всех встречных экспансий (влияний). Противонаправленность устремлений опосредуется работой негативности, поддерживающей непрерывное внутреннее беспокойство становящегося духа [30]. Как бы там ни было, но эпоха рессентимента давно уже выработала приспособительные механизмы для утилизации маниакального авторствования и противодействия его наиболее разрушительным последствиям. Трудно предугадать, что произойдет, когда стационарные условия бытия субъектов изменятся – например, когда «типичный Форрест Гамп» сравняется по численности с «типичным Селиверстовым». Из гегелевской логики вытекает, что остающиеся при этом на плаву носители хитрости разума обретают режим максимального благоприятствования, однако даже эмпирические наблюдения над контурами становящегося ПСК вызывают большие сомнения в таком исходе.

Процесс консолидации новой мифологии набирает силу, и в недрах массовой культуры постепенно вызревает благая весть от Июксты. Пока ее еще трудно отличить от «специального предложения» «Макдоналдса», тем более что подозрения субъектов-производителей и субъектов-потребителей рекламы направлены совсем не в ту сторону.

Но, как это часто бывает, даже самые прожженные циники не ведают, что творят.

Рекламная активность уже давно отделилась от товарного производства в классическом смысле этого слова [31]. Она еще выполняет посредническую и транспортную функции в деле перемещения товаров, но уже по большей части использует их в качестве прикрытия собственной неуклонно расширяющейся автономии. Какие, вообще говоря, нужны основания, чтобы нечто рекламировать? В таком виде вопрос даже и не ставится в силу очевидности предполагаемого ответа: ну конечно же, нечто рекламируется для того, чтобы это самое нечто или нечто другое сбыть. Гиперподозрительность обладателей Λ-сознания [32]легко успокаивается в данном «естественном» предположении: все дело в том, что мне хотят нечто «втюхать» и поиметь мои денежки. Поскольку гиперподозрительность всегда направлена в одну и ту же привычную для нее сторону, субъекту не приходит в голову заподозрить другую возможность: рекламная гонка устроена не для того, чтобы сбыть, а для того, чтобы быть. Например, быть в качестве субъекта производства, хотя и эта привязка достаточно условна и весьма напоминает рационализацию по Фрейду. В рекламной активности утверждает свою признанность свободный агент регистрируемого бытия, агент, пришедший на смену субъекту-автору и унаследовавший некоторую часть характерной для автора озабоченности. Главное, не спутайте меня с кем-то другим — эта четко зафиксированная Фридрихом Ницше заповедь авторов всех времен остается действенной и для паразитарных квазисубъектов, ищущих благословение на бытие у бога Июксты.

Любопытно было бы сопоставить сверхзадачу рекламы с интенциональностью мышления по Гуссерлю. Гуссерль (вслед за Аристотелем) утверждает, что не бывает «просто так мышления» и всякое мышление есть мышление «о чем-то». Предмет мысли может быть сколь угодно ложным и неточным, может быть и совершенно случайным, но вообще без предмета мысль непредставима. На практике «предмет» нередко используется как повод – повод для демонстрации боеготовности мышления, как упражнение для подтверждения признанности. В этом смысле реклама вполне интенциональна, она есть реклама о чем-то и для чего-то, но отсюда отнюдь не вытекает факт ее подчиненности предмету. Вопрос «Во имя чего?» не устраняется с признанием интенциональности.

Вообще говоря, на уровне восприятия рекламная продукция присутствует в фоновом режиме. Тот или иной видеоклип порой обращает на себя внимание, но задержка случается скорее в эстетическом, чем в прагматическом измерении. Возьмем российскую рекламную видеопродукцию последнего десятилетия. Вот пивовар Иван Таранов – персонаж достаточно обаятельный и запоминающийся. Да и остальные герои этой саги – старик Эйнштейн, помещица Козявкина – выведены очень даже остроумно, что позволяет поставить их в один ряд с героями «Каникул в Простоквашино». Правда, не сразу вспоминается, какое там именно пиво они рекламировали, а если мы даже и вспомним про пиво «Пит», можно все же с полной уверенностью утверждать, что на судьбу продаж этого пива яркий рекламный видеоряд никак не повлиял.