Д Урнов - Сам Вальтер Скотт, или Волшебный вымысел

Словно соревнуясь с романистом, французские историки вскрыли давнюю подоплеку новейшей социально-политической борьбы во Франции. "Свыше тринадцати столетий во Франции сосуществовали два народа: победители и побежденные. Свыше тринадцати веков побежденный народ боролся, чтобы сбросить иго народа-победителя. Наша история есть история этой борьбы" - так писал Гизо, ища, по словам единомышленников, "новое оружие против правительства", а правительство (вернувшиеся к власти Бурбоны) было ставленником еще тех, тринадцативековой давности, "победителей". Речь шла, как можно понять, о вторжении франков во владения галлов, с чего, собственно, и началась история того государства, которое зовется Францией. В посленаполеоновской Франции в чистом виде отыскать и развести по разным лагерям галлов и франков было, разумеется, уже невозможно. Наименования древних племен служили псевдонимами для участников текущей политической борьбы: вернувшихся, однако "ничему не научившихся" из опыта революции аристократов и добившихся в результате революции нового общественного положения буржуа. Мы не собираемся разбирать здесь эту борьбу, мы хотим лишь, чтобы стало понятно, как под воздействием "легкомысленных сочинений" вдруг все воскресло, ожило, как заговорили древние документы и как задвигались древние камни.

Вальтер Скотт сделал свой край легендарным, и в силу очередного противоречия этот край с его труднодоступными уголками, обретя исключительную притягательность, стал терять свою первозданность. Поскольку путей туда, кроме головоломных горных троп, не было, предприимчивые люди поспешили проложить дороги и построить постоялые дворы. Все для удобства литературных паломников (лишь бы у них были деньги)! Это совершалось прямо по следам появления одного за другим творений "барда". Современник вспоминает, как появилась поэма "Дева озера" и что за ее успехом последовало: "По всем дорогам, ведущим к предгорью Троссах, вдруг раздался стук множества копыт и колес. Все придорожные таверны оказались забиты до отказа. Дорожная плата неуклонно поползла вверх. Каждый уголок этого чудесного ущелья оказался исхожен, и каждая пядь земли по берегу прекрасного озера была истоптана путниками, которые странствовали прямо с книгой в руках, либо, пробираясь по озеру под парусом на остров Елены, забираясь на серые скалы Бен Ана, стоя в тенистой лощине Коирнанурискина" склоняясь над тихими водами Лох-Ачрея, наизусть, с неугасающим восторгом повторяли строки из той же книги". И это происходило уже после появления ранней поэмы Вальтера Скотта, у истоков его популярности. Что творилось потом, когда стали появляться романы, возбудившие у читающей публики еще больший восторг! А места, изображенные в романах, были в самом деле, как нарочно, разбросаны по всей Шотландии, и Вальтера Скотта даже подозревали: уж не состоит ли он в сговоре со всеми содержателями постоялых дворов, направляя читателей, спешивших удовлетворить свое любопытство и проверить на месте силу воздействия книжных страниц, из края в край и в самые отдаленные уголки. Кольридж так и называл Вальтера Скотта "живописующим туристом". "Шотландский бард", как и Шекспир, стал источником своего рода индустрии по удовлетворению поистине не иссякающего читательского энтузиазма. Теперь проложены и оснащены всем необходимым специальные вальтерскоттовские маршруты, начинающиеся в центре Эдинбурга, где "шотландскому барду" поставлен памятник, и ведущие в Мелроз или в Селькирк, туда, где он строил свой Аббатсфорд или служил шерифом.

Вальтер Скотт и сам еще при жизни стал легендой. В автобиографии он говорит, что в ранние годы видел всего двух знаменитых писателей. Зато впоследствии не было писателя, не говоря уже о читателях, которые бы не стремились увидеть его самого.

Из прославленных современников Вальтер Скотт видел наиболее прославленного - Роберта Бернса. "Я был пятнадцатилетним мальчишкой, - вспоминал Скотт, когда Бернс только появился в Эдинбурге". Бернс был уроженцем и певцом противоположного от Эдинбурга берега Шотландии, западного, где находится город Эйр. "У меня уже имелось достаточно чувства и смысла, - продолжает Скотт, чтобы сильно увлекаться его поэзией, и я был готов отдать целый мир ради того, чтобы познакомиться с ним". И этот случай представился благодаря тому, что у отца Вальтера Скотта с Бернсом имелись общие знакомые. На одно из литературных собраний, где присутствовало немало людей, чьи имена громко звучали в свое время, но в отличие от имени Бернса уже ничего не значат теперь, и попал начинающий любитель литературы. "Мы, младшие, - вспоминал Скотт, - конечно, лишь смотрели и слушали". Но все-таки Вальтеру Скотту довелось тогда сказать свое слово, достигшее слуха Бернса. На стене висела картина: над телом павшего солдата склонилась его вдова с ребенком, и тут же сидит верный пес, друг семьи. Бернс, рассказывает Вальтер Скотт, даже прослезился, глядя на эту картину и в особенности прочитав под ней стихотворную надпись. "Чьи это стихи?" - спросил Бернс. Несмотря на исключительную литературность этого сборища, никто не знал автора, и тут пришел час юного книгочея с отличной памятью. Вальтер Скотт прошептал имя забытого стихотворца на ухо близсидящему, тот передал это Бернсу. "И он ответил мне взглядом и словом, - говорит Скотт, - которые, хотя и были проявлением простой вежливости, я тогда воспринял и поныне вспоминаю с огромным удовольствием".

Вторым литературным знакомцем Вальтера Скотта был писатель совсем другого толка и, так сказать, другого берега - Мэтью Льюис, прозванный "монахом" по названию своего знаменитого одноименного романа. Если Пушкин вспоминал "британской музы небылицы", то "Монах" Льюиса был ярчайшим и наиболее популярным образцом подобных "небылиц", причудливых повествований, называемых "готическими" по времени действия, относимого обычно в средние века. Другое название тех же "небылиц" - "романы ужасов", что предполагало крайнюю таинственность, кровь, убийства и участие самого дьявола. Это было наиболее распространенное предвальтерскоттовское чтение, увлекавшее очень многих до головокружения, заставлявшее, если не сдавали нервы, сидеть за чтением ночами. Впрочем, почему же предвальтерскоттовское? "Шотландский бард", конечно, превзошел своими историческими повествованиями эти "романы ужасов" (в то же время используя их обстановку с горами и замками, развалинами и кладбищами), но ему не удалось их вовсе похоронить или отменить, как в литературе бывает, если некий новый, более высокий род литературы приходит на смену прежним читательским увлечениям. Публика продолжала читать "готические" романы наряду с романами Великого Неизвестного, каким до поры до времени являлся сэр Вальтер Скотт.