Андрей Ланьков - Быть корейцем...

Это недоверие было вызвано тем, что корейцы, наряду с немцами, евреями, поляками относились к тем «нацменьшинствам», у которых существовали свои государства за пределами СССР. Особисты и чиновники опасались, что такие меньшинства при некоторых обстоятельствах будут действовать во благо своей «исторической родины», но против интересов Советского Союза. Насколько были обоснованы эти опасения в случае с евреями или немцами – говорить не будем, но корейский парадокс заключался в том, что вплоть до конца восьмидесятых годов большинство советских корейцев не ассоциировало себя ни с одним из корейских государств, и не питало никаких патриотических чувств ни к Сеулу, ни к Пхеньяну. О Южной Корее знали лишь, что она представляет из себя «кровавую диктатуру», а доходившие из КНДР слухи о культе личности, терроре и нищете также не вызывали желания гордиться такой страной.

Впрочем, несмотря на некоторую дискриминацию, уже в семидесятые годы корейцы занимали должности республиканских министров и союзных зам. министров. Без особых проблем шла у корейцев и карьера в системе МВД. Не существовало серьёзной дискриминации и в науке, торговле, промышленности, за исключением, возможно, военно-промышленного комплекса.

Продолжался численный рост корейской общины. В 1959 г. в СССР проживало 313 тысяч корейцев, а к 1989 г. – 439 тысяч. Впрочем, к концу советского периода темпы роста замедлились – отчасти из-за перехода к малодетности, а отчасти – из-за распространения смешанных браков, доля которых к концу советского периода достигла 40%.

К концу 1950-х годов русский стал родным языком всей корейской молодёжи Средней Азии. Школы с преподаванием на корейском языке были закрыты ещё в 1940-е годы, причём это решение, вопреки ставшему модным в последние годы мифу, было принято по требованию самих родителей. Причина понятна: корейцы во все большей степени вовлекались в «большую жизнь», успех в которой напрямую зависел от качества образования. Дорога к преуспеванию в новых условиях лежала не через упорный труд на своём поле, а через вузовский диплом. Очевидно, что поступить в вуз выпускнику русской школы было куда проще. Оставить ребёнка в корейской национальной школе означало обречь его на тяжёлый и всё менее престижный крестьянский труд, и мало кто из родителей желал своему отпрыску подобной судьбы.

Корейский язык преподавался во многих школах корейских посёлков в качестве иностранного, но в небольших объёмах и без особого эффекта – школьники учили язык из-под палки и, в итоге, так его и не осваивали. Продолжала выходить корейская газета, весьма скучная по содержанию, но распространяемая райкомами партии в обязательном порядке. Действовал и активно гастролировал по всей Средней Азии корейский театр, который в хрущёвские и брежневские времена, пожалуй, и был главным центром «советско-корейской» культуры.

После реабилитации корейцы стали активно уходить из сельского хозяйства. С середины пятидесятых корейская молодёжь в массовом порядке пошла учиться в вузы, в том числе и в университеты Москвы и Ленинграда (что, кстати, стало возможным именно в результате перехода на русский язык в школах). К семидесятым годам корейцы были обильно представлены среди учёных, инженеров, врачей и юристов как в Средней Азии, так и за её пределами. Появились корейцы – академики АН СССР. В 1989 г. доля лиц с высшим образованием среди корейцев была в два раза (!) выше чем в среднем по СССР.

Впрочем, уход из сельского хозяйства не было полным. Продолжали процветать корейские рисоводческие колхозы, появились и новые корейские посёлки за пределами Средней Азии – главным образом, в южной России. Вдобавок, где-то с пятидесятых годов стала распространяться система подряда (кор. кобончжи или кобончжиль, на диалекте советских корейцев – «кобонди»), в соответствии с которой корейские бригады стали заключать краткосрочные арендные соглашения с колхозами Средней Азии, южной России и Украины. Арендаторы выращивали овощи или бахчевые, причём особой популярностью пользовался лук. Осенью арендаторы должны были сдать колхозу или совхозу установленный объём продукции, а все остальное поступало в их полное распоряжение и могло быть реализовано на рынке. Корейцы были великолепными огородниками, так что урожайность на снятых ими в аренду полях потрясала даже тёртых председателей и директоров. Арендаторов часто обманывали, но в большинстве случаев они возвращались домой с огромной по тем временам прибылью.

Похожие процессы шли и на Сахалине, хотя там у них было немало специфических черт. До 1966 г. там действовали корейские школы, так что сахалинские корейцы сохранили язык, а главным их занятием, помимо сельского хозяйства, оставалось рыболовство и работа на шахтах.

Положение в корейской общине решительно изменилось с началом перестройки. Около 1988 г. начался короткий период «корейского национального возрождения», когда во всех республиках СССР как грибы стали возникать корейские национальные ассоциации и группы. С самого начала это движение характеризовалось старой и, кажется, совершенно неизлечимой болезнью всех корейских общественных движений – фракционностью, следствием которой были постоянные расколы, скандалы и ожесточённое соперничество лидеров. Осложнялась ситуация и соперничеством двух Корей (как ни странно, но нашлись среди советских корейцев и поклонники Пхеньяна – зачастую, правда, небескорыстные).

Поначалу, в 1988–1992 гг., национальное движение пользовалось огромной популярностью: десятки тысяч корейцев двинулись учить «родной язык», вновь пошли разговоры о воссоздании корейской автономии на Дальнем Востоке. Способствовало этой популярности и совпавшее с ней по времени «открытие» Южной Кореи. Впервые у корейцев появился стимул гордиться родиной предков и ассоциировать себя с ней. Очень быстро южнокорейская культура стала восприниматься как «правильная», «истинно-корейская», хотя она во многом отличается от культуры северных провинций, из которых происходили предки большинства корейцев СНГ. Корейцы СССР-СНГ стали осваивать «родной» сеульский диалект, на котором их предки отродясь не говорили, и разучивать «традиционные» обряды, которые совсем иначе проводились в провинциях, откуда когда-то пришли в Россию их прадеды и прапрадеды. Усилия корейских пасторов (и почти демонстративная пассивность православной церкви) привели к тому, что протестантизм южнокорейского образца начал превращаться в национальную религию корейцев СНГ, предки которых были либо православными, либо сторонниками традиционных культов.

Однако весна перестройки длилась недолго, она стала прологом к куда более грозным событиям – распаду СССР. После печально известных посиделок в Беловежской Пуще, «советские корейцы» неожиданно стали «корейцами СНГ», гражданами многочисленных государств, возникших на руинах Советского Союза. Наибольшее количество корейцев оказалось на территории Узбекистана (примерно 200 тысяч), Казахстана (100 тысяч), Киргизии (20 тысяч) и, конечно, России (130 тысяч).