Иван Фролов - Судьба России и “великая потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению”

Что касается практики, то я считаю, что ориентация на новое гуманное, демократическое общество с приоритетом общечеловеческих, глобальных проблем, общество, которое я называю «обществом реального гуманизма», новой цивилизации — гуманной и демократической, это, как мне кажется, и будет судьбой человечества. И я ориентируюсь именно на нее и жажду ее. А это значит, что неизбежно будет социалистическая ориентация. Социалистическая ориентация, я не говорю — «социализм». Ориентация на гуманное, демократическое общество. Вот это для меня главное.

Лет 15 назад я начал писать философские притчи. Я тогда находился в очень большой оппозиции к партийным властям и одну из притч назвал “Печаль жизни”: “Они думают, что они делают историю. Они так думают, но и бог с ними”. Это я о тех людях, которые меня тогда и травили и преследовали. “А мы будем жить. Жизнь — это страдание, но мы будем жить, творить эту жизнь. Мы будем утверждать жизнь, хрупкую и уже почти исчезающую. Может быть, кому-то она нужна. Неясно это все. А страдания ее напрасны? Может быть, придут еще когда-нибудь другие люди, лучше нас выражающие то, что они люди, и все наши сомнения и проблемы вдруг разом решатся? Не верю, к сожалению. Нереально все это, хотя — как хочется и как хорошо! И живу я теперь в надежде: еще когда-нибудь совершится то чудо или явь, которых нет. Не откроют нам все, но дадут то, что впереди. Значит, и надо жить и страдать”.

Это все прямо я за Пушкиным. Вот почему мне фраза эта пушкинская нравится: потому что мне это близко. Не закончил эти притчи, а, может быть, еще и буду писать. Потому что мне сейчас очень скучно писать длинно, книги большие. Раньше я любил — долгая работа, спокойно идет все…

Теперь об Институте человека.

Когда мне в июне 1991 года вручали премию “Глобал-500”, газета “Известия” задала мне вопрос: “Что у Вас главное в жизни?” И тогда, будучи главным редактором “Правды” и членом Политбюро, я ответил, что главным в своей жизни считаю создание Центра наук о человеке, Института человека, журнал “Человек”.

Корр.: Институт человека сосредотачивает всевозможные науки о человеке, аккумулируя их. Такая замечательная идея в современной России не только не воплощается, но пребывает сейчас в таком тяжелом состоянии. И это очень важно для иллюстрации того, что происходит сейчас в России.

И.Ф.:При перестройке, в 1991 году создали Институт человека в АН СССР. А сейчас все отбирают в пользу коммерческих структур и тех, кто пользуется властью. Отобрали здание, которое было нам дано, а взамен — ничего. Вот вам интерес нынешних властей к гуманизму, человеку и т. д. Вот почему они не вызывают у меня ничего, кроме презрения. Они ниже самого низкого уровня культуры. Вот, что это за люди. Не только разрушена великая страна, она деградирует сейчас в социально-политическом. экономическом и во всех иных смыслах. Она деградирует и в области культуры. Все-таки мы добились какого-то высокого уровня культуры, гуманитарной культуры в том числе. А сейчас именно эта гуманитарная культура гибнет, потому что она — самая уязвимая.

Это объясняет и мою позицию сейчас. Какую позицию я могу занимать по отношению к теперешним властям? Свобода, гласность — это мы принесли их. Не они, а мы. А все остальное принесли они — обнищание народа, разрушение системы здравоохранения, образования и культуры. И, прежде всего, гуманитарной культуры. Мы чуть-чуть начали становиться людьми. Глядите, Институт человека в Академии наук, а не просто там Институт физики плазмы, термоядерная бомба или еще что-то. К человеку обратились и т. д. А плевали эти на человека — хоп, и нет ничего. Плевали на это сегодняшние. Вот вам современная ситуация в этом смысле.

Вы видите, что у меня в жизни было так много всяких поворотов, тяжелых ситуаций, и мне очень тяжело и сейчас, очень тяжело, но не смертельно. За эти годы у меня появилось много учеников, теперь даже ставших сотрудниками. Даже тогда, когда я работал в партийных структурах, я не прерывал с ними общения. Я живу в этом мире. Многие меня предали, ушли и т. д. Но есть такой костяк людей, близких мне, с которыми мы вместе все эти неудачи, поражения терпим, выдерживаем. А поскольку многие из них значительно моложе меня, мои ученики, я чувствую себя по-другому. Ну ладно, если мне это не удастся на моей жизни, я должен, тем не менее, это делать, потому что рядом со мной, ну вот, скажем, Игнатьев — ученый секретарь Научного совета, который я возглавляю. У него все впереди, ему 40 лет. Что же, я его учил, и сейчас должен оставлять? И он меня поддерживает: «А, Иван Тимофеевич, Вы не унывайте, ничего, ничего. Мы вместе. Вы нам нужны» и т. д. Они меня своими силами тоже поддерживают. Вот так. Поэтому мы и живем. Игнатьев был у меня еще студентом в МГУ, ему было 20 лет, сейчас ему 40. Юдин. Но Юдин уже доктор наук, он постарше. Но это я бы многих мог перечислить.

Можно сказать в заключение, что жизнь у меня никогда не была простой и легкой. Она и сейчас очень тяжелая. Но я теперь работаю после болезни, и поскольку у меня много учеников, сотрудников, причем по всей стране, я получаю много писем и разных свидетельств. Сколько людей как-то в жизни были со мной связаны… Они как-то выражают свою поддержку. Я уже не говорю о ближайших своих сотрудниках. Есть работа. Я чувствую свою ответственность перед делом и перед этими людьми. Вот, что еще важно, — моими последователями. Книги, записки — это только мое личное дело. А теперь пошло со мной много людей, и я чувствую ответственность за этих людей.

Корр.: Не жалеете ли Вы, что в 1985 году пошли с Горбачевым, пошли в политику?

И.Ф.:Нет. Во-первых, даже находясь на партийной работе я всегда старался реализовать свои гуманистические идеи: проблемы человека, гуманизма. И, во-вторых, все-таки был создан Центр наук о человеке, Институт человека, журнал «Человек». Я всегда думал, что сделал правильно, идя в политику, и это помогло мне это организовать. А то, что сейчас так тяжело, сегодня тяжело и, может быть, мне не будет легче до конца моей жизни, но зато Юдину, Игнатьеву будет легче. Другие будут дальше, как я, заниматься этим делом. Мы же не в средневековье движемся, и даже если и движемся к средневековому мракобесию, все-таки образумится и русский народ. И истоки культуры у нас остаются. И Достоевский, и Толстой, и Соловьев, и Маркс. Они остаются, они не дадут нам стать дикарями. Вот такой у меня сейчас «оптимизм» в кавычках.

Когда готовили доклад о 70-летии Октября, я сыграл определенную роль в реабилитации Бухарина. Это хотел сделать еще Хрущев, но не решился. Это не так просто было. И когда он был уже в отставке, он очень жалел, что не сделал этого. Это сделал Горбачев, и я рад, что помогал ему и в этом. В этом докладе произошла также реабилитация Хрущева. И все, что написано об этом периоде, начатом посла ХХ съезда, то, что написано о Хрущеве, написано моей рукой. И осталось неизменным до конца, и так опубликовано. Это я написал то, что было в докладе Горбачева о Хрущеве.