Александр Проханов - Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)

– И за меня поставьте. – Зеркальцев направился было к дверям, где в поклоне ожидал его швейцар с эполетами, похожий на фельдмаршала.

– Я вас так не отпущу. Вы отдыхайте с дороги. А вечером спускайтесь сюда в ресторан. Буду вас ждать с друзьями. Здесь кухня наилучшая. Креветки с Курил. Оленина с Ямала. Мидии из Франции. Здесь, в «Милорде», самые лучшие люди встречаются. Дайте слово, что придете отужинать.

Зеркальцев хотел было отказаться. Но таким умоляющим, искренним, простодушным было лицо Степова, так сияли восхищением его синие глаза, так по-мальчишески пламенели оттопыренные уши, что Зеркальцев согласился:

– Обещаю, приду.

Видел, как Степов заскочил в машину и рванул с места. Нещадно погнал, должно быть, в церковь ставить свечу Николаю Угоднику.

Зеркальцев оглядел великолепный комфортабельный номер с видом на белый храм. На церкви лежала полоса янтарного, еще горячего солнца. И он подумал, что непременно посетит храм и один из своих репортажей передаст, стоя среди горящих свечей, многоцветных фресок, поведает слушателям о Святой Руси.

Долго, с наслаждением стоял под душем, пеня на голове ароматный шампунь. Растирался махровым полотенцем. И упал в прохладную чистую постель, чувствуя, как все плывет, качается, струится асфальт, несутся деревья и в серебристых металлических лучах пролетает стремительная комета.

Он проснулся в сумерках, отдохнувший и бодрый после сна. Церковь за окном слабо светилась в густой синеве, словно излучала обратно свет, поглощенный в течение дня. Раздался звонок, и радостный голос нового знакомца, Степова, произнес:

– Петр Степанович, стол накрыт, гости прибыли. Ждем вас на ужин.

– Иду, – ответил Зеркальцев и подумал, что будущее, которое еще утром казалось неолицетворенным, туманилось полями, розовой зарей, лесными далями, теперь обретает имена, голоса, затягивает его в непредсказуемые отношения.

Ресторанный зал был пустым, уставлен просторно стоящими столами. В золотистой полутьме блестел фарфор, мерцал хрусталь. Метрдотель бросился ему навстречу и повел к единственному занятому столу, на котором горели свечи, озаряя лица сидящих. Степов шумно вскочил, кинулся навстречу Зеркальцеву, обнял его, как старинного знакомого:

– Петр Степанович, дорогой, как здорово, что вы пришли! Позвольте, представлю вам моих самых близких друзей, очень уважаемых людей. Макарцев Василий Егорович, председатель Союза православных братств. Наш, как говорится, богослов. И Голосевич Кирилл Федотович, предводитель дворянского собрания. Я же, не успел вам до конца представиться, – руковожу Театральным обществом, собравшим любителей и покровителей сценических муз. – Степов совершил рукой волнообразное движение у сердца, видимо изображая вдохновение, сопутствующее актерскому мастерству. – Вас же, дорогой Петр Степанович, представлять не надо. Все мы ездим на хороших машинах, все мы слушаем радио, и вы для нас высочайший авторитет!

На представления Степова поднялись – православный деятель Макарцев, в узком сюртуке, длинноволосый, с прямым пробором, с благообразной ухоженной бородой и запавшими мерцающими настороженно глазами. Он напоминал священника, хотя и без рясы, в шелковом, вольно повязанном галстуке, с дорогим перстнем на холеной руке. И Голосевич, дворянский предводитель, с великолепными усами и бачками, выпуклыми голубыми глазами под грозно взлетевшими бровями, с румяным ртом и рубашкой апаш, из-под которой на груди выглядывали курчавые волосы. В петлице пиджака красовалась маленькая эмблема – золотой двуглавый орел. У Голосевича был странно-серебристый цвет лица, и он чем-то напоминал царя Александра Второго.

– Для нас большая честь – принимать вас в нашем Красавине, – басовито и торжественно произнес Голосевич. – Наш друг Степов Иван Лукич рассказал нам, что вы, если так можно выразиться, вытащили его с того света.

– У кого-то из вас в роду был праведник, – произнес Макарцев, привычно, легким взмахом, осеняя себя крестным знамением. – Значит, вы оба Богу угодны.

После того как знакомство состоялось, Зеркальцев уселся за стол. Смотрел, как официант грациозно наполняет рюмки искрящейся водкой, а по его, Зеркальцева, указанию льет в бокал золотистое сухое вино.

Еда была отменной. Королевские креветки, запеченные в тесте, сладко хрустели. Лепестки оленьего мяса, смугло-красные, таяли во рту. Белая и красная рыба, балыки и соленья, были самые свежие. Свечи горели среди хрусталя и фарфора, и по лицам скользили таинственные тени.

– Что же вас интересует, любезный Петр Степанович, в наших краях? – спросил Макарцев, когда был произнесен первый тост за знакомство. – Нам бы хотелось помочь вам, по нашим скромным возможностям. Сделать ваше пребывание в Красавине приятным и полезным.

Зеркальцев не собирался обременять себя новыми знакомствами и отношениями. Его поездка в Красавин будет быстротечной и поверхностной. Будет посвящена не городу, а рекламе автомобиля, который еще великолепней и современней станет смотреться на фоне старинных храмов. «И на фоне этих императорских усов и благолепного прямого пробора», – усмехнулся он.

– Благодарю за любезность. Перед поездкой сюда я бегло ознакомился с достопримечательностями вашего чудесного края. Хочу, например, побывать в Тимофеевой пустыни, где подвизался какой-то прорицатель. Хочу побывать у святого источника, где получают исцеление немощные и где якобы растет волшебное дерево. Хочу побывать в лесном скиту Спас-Камень, куда, говорят, почти нет дороги, а я на своем ХС90 постараюсь пробраться. Завтра утром, должно быть, поеду в Тимофееву пустынь и оттуда отправлю первый свой репортаж.

Он дружелюбно посмотрел на новых знакомцев, которые воспринимались им как забавная неожиданность и приятно сочетались с чудесными на вкус лепестками оленины, янтарно-белой осетриной и великолепным итальянским вином.

Услышав о его намерении, Макарцев покрестил себе грудь с шелковым галстуком, а Голосевич отложил вилку с воздетым на нее ломтем красной рыбы.

– Место это, Петр Степанович, поистине святое, делающее наш край в некотором роде духовным центром России, – произнес Макарцев. Его глаза еще больше провалились в глубь глазниц и оттуда страстно и иконописно мерцали. – Старец Тимофей, о котором вы упомянули, страстотерпец, умученный жидами, является адамантом духа и чудесной розой в мученическом венце наших русских святых.

Макарцев перекрестился, твердо ударив щепотью лоб у основания пробора. Голосевич и Степов осенили себя, и все трое некоторое время молчали, словно читали неслышную молитву.

– Почему до сих пор мы так мало слышали о чудесном старце? – с наигранным изумлением и едва заметной иронией спросил Зеркальцев, наслаждаясь дизайном их разговора, столь отличного от недавних московских анекдотов и сплетен.