Александр Проханов - Алюминиевое лицо. Замковый камень (сборник)

Быть может, это случилось по дороге, на цветущей горе, где он собирался передать свой первый репортаж, и мимо прошуршало по траве странное существо, лохматый остроносый зверек с рубиновым глазом, и от вида человекоподобного, поросшего шерстью зверька дрогнуло сердце?

Или чуть позже, когда он разговаривал с красивым дальнобойщиком и на брезенте фуры был нарисован огромный прыгающий заяц?

Или у той обгорелой ели, когда пространство над шоссе свернулось в спираль и он ввинтился в узкую горловину, как в ствол с винтовой нарезкой, и вылетел в иное пространство и время?

Или раньше, в наркотической Москве, среди разноцветных грибов и прозрачных стеблей, перламутровых планет и лучистых лун в черноте проплыла загадочная надпись, словно ее начертали лазером по черному небу?

Или еще раньше, на шумной вечеринке, когда на него накатился полный, круглый, горячий, как шар, приятель и на ходу сообщил новость о загадочной, появившейся в Красавине монахине?

И он лежал, отыскивая ту точку, где сломался привычный для него строй жизни и он попал во власть таинственных сил, которые в сказках и мифах зовутся судьбой или роком.

Щелкнула дверь каюты. Образовалась полоса света, и в ней на мгновение возник гусарский ментик, легкие босые ноги и молодое девичье лицо с голубыми глазами и взлетевшими бровями. Он узнал плясунью, что послала ему в танце воздушный поцелуй. То же душистое дуновение долетело до него. Дверь закрылась, и он слышал, как прошуршал и упал на пол шитый золотом ментик. В сумраке каюты засветилось, заструилось обнаженное девичье тело, и среди этой белизны замерцал бриллиантик пупка, приближаясь к глазам Зеркальцева.

– Ты кто? – спросил он.

– Я Вера, – произнесла она, и в губах ее замерцал, загораясь и исчезая, второй бриллиантик. – Меня прислал к вам Кирилл Федотович. Это его для вас подарок.

– Поистине царский подарок, – ответил Зеркальцев и подумал, что появление девушки тоже было предсказано старцем. «И реченное слово обернется бриллиантом».

– Могу я отвлечь вас от горестных раздумий? – спросила Вера, держа на языке, как карамельку, крохотную лучистую звездочку.

– «И будет послана ему в пути звезда утешения».

Девушка привычно, с ловкостью санитарки, совлекла с Зеркальцева одежды, пронзенные дробью, пропитанные порохом, окропленные черной озерной водой.

– Слава богу, заряды этих пиратов вас не задели. Вы просто немного устали, и вам следует забыться.

У нее были маленькие острые груди, легкие нежные руки, крепкие колени, подвижный живот с каплей бриллианта в пупке. Она сжала его круглыми пятками, села на него, покачиваясь, как в седле. Он чувствовал ее теплую, влажную плоть. Она была похожа на лесную проворную птицу, скользящую вдоль ствола и проникающую чутким клювиком во все трещинки, впадинки и чешуйки. Ее острый сладкий язык облизал ему губы, и она оставила у него во рту драгоценную звездочку. Лучистый кристаллик таял во рту, как ломтик льда, и волшебные лучи разлетались в крови, рождая пьянящий звон. Девушка воздевала руки, отбрасывала за плечи плещущие волосы, поворачивалась в разные стороны, словно танцевала в седле огненный танец. Ему было сладко, дивно, в нем переливались изумрудные, голубые, малиновые лучи, в глазах трепетали крохотные спектры, танцевали невесомые радуги. И танцующая девушка меняла свое обличье. Становилась тяжеловесной матроной с литыми грудями и коричневыми сосками, чьи грузные бедра источали жар. Черноволосой, с жемчужным телом красавицей, чьи перламутровые ногти больно раздирали ему грудь. Пухленькой деревенской красоткой с румяными щеками и пунцовыми губками, которые она облизывала смешливым языком, и на ее полном животе волновалась упитанная складка.

Теперь над ним склонилась его жена в тот первый их вечер, когда вернулись с мороза в натопленный дом, и он жадно срывал с нее шубу, пахнущий холодом свитер, шелковую, шелестящую искрами сорочку.

Жена превратилась в африканку с пухлыми губами, фиолетовым чудным телом, и он гладил ее длинные козьи груди, густой каракуль лобка. Ее сменила немолодая, накрашенная проститутка, к которой он нырнул в ее душную, пахнущую духами каморку, и огромная постель была прикрыта стеганным лоскутным одеялом.

Женщины сменяли одна другую, и он знал, что это одна и та же женщина, менявшая маску, вовлекавшая его в восхитительный карнавал, в опасную погоню. В свете красных факелов сверкают стеклянные буруны, раздаются громкие выстрелы, скачут по палубе гильзы, лодки рывками отворачивают в сторону и исчезают во тьме. И в этой погоне, в этой страсти, в этих развеянных волосах и метущихся огнях, в этих пролетающих лодках и плещущих грудях что-то приближается к нему. Что-то самое важное и восхитительное, составляющее смысл его жизни, определяющее момент его смерти и указывающее тот тончайший луч, ту жемчужную радугу, куда умчится душа после смерти.

Полыхнуло в каюте, смывая все видения, унося непроявленную тайну. Девушка упала ему на грудь, и он чувствовал, как дрожит ее тело, как не могут успокоиться обнимавшие его руки. Он нашел ее губы и передал обратно лучистую звездочку, почувствовав, как в нем самом воцарилась блаженная темнота.

– Вера, царский подарок. – Он гладил ее маленькое атласное тело, которым она к нему прижималась. – Ты чья?

– Я мамина, папина.

– А кто твоя мама?

– Уборщица. Магазин убирает.

– А папа?

– Шофер. На грузовике в монастырь продукты возит.

– В какой монастырь?

– В Тимофееву пустынь.

Зеркальцев был поражен. Он был уловлен. Вокруг него невидимым циркулем провели магические круги, и на каждом была отмечена связанная с монастырем тайна.

– А он может меня отвезти в монастырь?

– А что тут особенного-то? Вы и сами на машине доедете.

– Нет, мне нужно тайно. Чтобы меня никто не заметил. Ни мать Фекла, ни отец Антон. Поговори с отцом.

– Поговорю.

– Я ему заплачу. Дай мне его телефон.

Он протянул в темноту руку, нащупал среди сброшенной одежды мобильник. Протянул девушке, и та, ударяя ноготками по светящимся жемчужинам, набила телефон отца.

И Зеркальцев, лежа в темной каюте, в несущейся по черному озеру яхте, вновь почувствовал острую боль, словно его настиг чей-то умоляющий зов, чей-то молчаливый, несущийся из заточения взгляд.

– Как зовут отца?

– Кузьма Трофимович.

Яхта между тем уже покинула озеро, плыла в темных, без огней, берегах Красавы. Причалила к пристани, где Голосевича поджидало несколько автомобилей.

– Надеюсь, Петр Степанович, вас не разочаровала прогулка? Наши толковательницы Алевтины разгадают финал пророчества, и мы повторим наше плаванье «по черной воде лбом вперед». Завтра утром в гостиницу за вами приедет Василий Егорович Макарцев и расскажет о дальнейших планах.