Сергей Доренко - Так говорит Сергей Доренко. Донбасс – дымовая завеса Путина?

– А Андрей Добров?

– Про Доброва я ничего не слышал, кроме того, что познакомился с этим крайне хорошим человеком. Он классный.

– Про Доброва ходили разговоры, что, когда стало известно, что гендиректора РСН Школьника назначают сенатором от Свердловской области, Добров займет его место. И говорили, что и он сам уже был в этом уверен и входил в роль. И тут вы.

– Я про такое ничего не слышал. Вы не поверите. Это просто фантастика. Я с ним знаком очень хорошо. Мы с ним встречались дважды, в октябре и ноябре, и мило беседовали о китайском массаже, китайских врачах и китайском чае и обо всем китайском. Я ему с огромным удивлением сказал, что, кажется, я вас подсидел. Для смеха сказал. Не думал, что он собирался тут администрировать. У меня создалось такое впечатление. Просто в день, когда я пришел, он уже неделю не работал. Мы разминулись. Бывает, что астероид пройдет в сантиметре от другого, а между нами целая неделя была. Что он хороший человек – это я прямо говорю. Он хороший. Он действительно воздает должное китайскому чаю и китайскому массажу. И я тоже. Это нас роднит до какой-то степени. Больше, кажется, ничего не роднит.

– Коллега Минаева Игорь Гончаров написал в своем блоге, что вы его уволили со словами, что на радиостанции может быть только один «альфа-самец». Кто такой альфа-самец и зачем он вообще нужен на радиостанции?

– Не знаю таких слов вообще. Это шутка, я думаю. Не понимаю. Никакие самцы тут не нужны. И самки тем более. Здесь все должны быть гермафродитами. И в этом смысле Игорь, возможно, стремится к идеалу. У меня просто возникло ощущение, что Игорь Гончаров мне просто не нужен. Думаете, нужен? Я посмотрел на него и в анфас, и в профиль, и в работе, и послушал. И подумал: «На хрена он мне нужен?»

– Получается, что «Русская служба новостей» – единственная радиостанция, которой руководит коммунист.

– Да! Представляете, какой пассаж?

– А в эфире вы забываете свои взгляды?

– У меня одно ограничение. Журналист в новостях должен быть беспартийным и объективным. А я числю себя человеком новостной крови, но нынче стяжающим славу на поприще публицистики. Поэтому мне позволено иметь позицию. Более того, от меня требуется по каждому вопросу занимать позицию, потому что в публицистике вы обязаны занимать позицию. Или ставить острые вопросы. Поэтому я тщательно дистанцируюсь от своей партийности, но я не могу дистанцироваться от своих взглядов на какие-то вопросы. Это прямо прет из меня. И вот я являюсь миру то в качестве такого империалиста, то в качестве сторонника национализации. То есть я совсем ничего скрыть не могу. Но да, вы правы, коммунистическая сволочь, как правило, не заправляет на радиостанциях. И тут, наверное, я единственный.

– Если встанет вопрос партийной принадлежности или независимости высказываний на радио, от чего откажетесь?

– Я уже примерно с 1994 года веду комментарийные передачи, в которых от меня жанром востребовано иметь позицию, суждение, мнение. Другое дело, что я могу попробовать широко захватить тему, а могу представить яростно, как учил Белинский или Игорь Гончаров (не уволенный), свою позицию. Либо, погуляв вокруг темы, как мой дед: «Так-то оно так, та трошечки не так». С 1994 года я работаю в таком жанре, что я как бы колумнист, как бы публицист. Что угодно. Я обязан занять позицию. Какая независимость? От себя? Это шизофрения. Но я не могу к этому склоняться – все-таки здоровый образ жизни. Но в новостях, да, без позиции: стерильность нужно сохранять. А из-за моей позиции люди и покупают билеты на это шоу. Вы купили билет, а я не занял позицию: «А что это придурок виляет? Не занял позицию?» Я не дохожу до степени Белинского никогда и ни в чем – совсем яростным не бываю. Я ироничен в отличие от Белинского. Я такой софт-лайт-публицист. Публицист-лайт.

– Когда вас назначили главным редактором, ходили разговоры, что это всего лишь PR-проект и для вас, и для РСН.

– Не знаю. Я всегда рад пиару.

– То есть расклад такой: вы РСН сделаете популярным, а РСН для вас станет еще одним шагом, чтобы вернуться в телевизор.

– Я тоже это слышал. Мне кажется, это речи людей, которым хочется видеть мою работу здесь недолгой. В частности, я слышал это от Венедиктова: типа, Доренко тут временно, в январе он перейдет на телевидение. Но знаете, мне много раз предлагали вернуться на телевидение. Много раз. Не напрямую, потому что я был под запретом. Не знаю, насколько под запретом сейчас. Последние года два ко мне приезжают люди с Ren-TV и берут интервью. Поэтому то ли это и не запрет, то ли запрет на какие-то каналы. Сложная схема. Если она вообще существует, может, ее и нет. Я помню, что писал для НТВ в качестве участника сценарии в «Принцип домино». И в день эфира кассету физически отнесли куда-то к высокому начальству за пределы канала. И запретили из-за меня. Правда же, здорово? Я этим всегда очень гордился: в несколько реплик завалить целую передачу.

– По принципу домино завалить?

– Конечно. Это здорово. Было очень много предложений на Украине. И Пинчук вел со мной переговоры, и люди Януковича, и люди Ющенко, и люди, которые как бы между всеми этими силами. Здесь предлагали вести какие-то игры. Мне не очень интересно работать уже в запись. Радио предоставило мне уникальную возможность парить в какой-то вербальной стихии, которой нет на телевидении. Появилась возможность уникального взаимодействия через интонацию, через тембры, через вербализацию. Этого нет на телевидении. У меня здесь какой микрофон – роскошная аудиотехника, а там – петличка Sony. На телевидении я делал комментарии, но у меня не было интерактива. Кроме того, за последние десять лет сильно изменилась ситуация – люди-то теперь живут в пробках. И радио отдает мне этих людей с потрохами. Десять лет назад этих людей не было в таком количестве. И все эти люди – мои. То есть мама Дуся сидит у телевизора, а активный человек за рулем где-то колесит, стоит в пробке. С точки зрения людей, принимающих решения, decision makers – они на радио. Good consumers – на радио. Телевидение смотрит бедная, малообразованная женщина. Я скучаю по бедной, малообразованной женщине, конечно, но не до такой степени, чтобы бросить радио. И даже если бы мне было сделано предложение о телепрограмме, я бы радио не бросил. Потому что милая, любимая, нежная, малообразованная пожилая женщина, которая смотрит телевизор, никуда не денется. Моя аудитория – это мужчины 35–50 лет и женщины 30–40. Я их не брошу ради мамы Дуси. Она какое-то время, конечно, подождет.

– Вы сюда привели людей с «Эха Москвы». Венедиктов не против?

– Ну а как – я ведь больше никого, кроме «Эха», и не знаю. Где же я возьму не «Эхо»? Я живу затворником. Всю жизнь жил затворником. Никогда не тусовался. И единственные люди, которых я знаю, – это «Эхо Москвы». Я не спрашивал ни разу Венедиктова. Ну что, это крепостные, что ли? Нет. Ведь я никому не предложил худшей работы. У меня было навалом людей, с которыми я работал в качестве начальника. От 15 до 530 человек. И от меня люди периодически уходили. Ни разу не было, чтобы я сказал «не уходите» или позвонил новым начальникам и говорил «не берите». Я так разумею, что люди идут на лучшее. Так что Венедиктов (он ведь не идиот) не должен был бы быть против.